Солнце в руке - Буало-Нарсежак (1999)

Бухгалтеру клиники лет шестьдесят. На голове у него шапочка на резинке с голубым козырьком. Благодаря карточке на груди Кларье узнает фамилию упрямца: Андре Ривайян. Накричать бы, но металлический лязг протеза, раздающийся при ходьбе бухгалтера по его ультрасовременному кабинету, заставляет комиссара сдерживать эмоции. Выходит, они все тут… Кларье не решается довести свою мысль до логического конца. Бог с этим! Только вот его приятель, дивизионный бригадир, ни за что ему не поверит. «Каждый час, — думает Кларье, — меня ждет какая-нибудь новая неожиданность. И с каждым часом я все больше и больше убеждаюсь, что клиника Кэррингтона — самый настоящий дурдом!» Комиссару невольно вспоминаются ярмарочные балаганы его детства, и особенно тот, с загадочной надписью: «Музей Дюпюитрена», над входом в который красовалось изображение русалок с шарами грудей. А рядом человек в цилиндре выкрикивал в рупор: «Не проходите мимо! Феномены природы: сиамские сестры и двухголовый ребенок. С военных берем лишь двадцать франков». «Он еще услышит обо мне, этот Ривайян!» — свирепеет Кларье и почти бегом устремляется к кабинету Аргу, благо дорогу теперь он знает хорошо. Секретарь доктора тщетно пытается его задержать. Кларье не остановить. Он едва стучит в дверь и силой врывается в кабинет начальника клиники. Аргу разговаривает по телефону и издали указывает рукой комиссару на кресло, заваленное папками.

— Это невероятно! — слышит Кларье. — Да я снова повторяю тебе, что это был самый обычный физиологический раствор! Он очень быстро всасывается в кровь. И не говори мне о том, что четыре литра жидкости могли бесследно кануть! Это уже из области фантастики! Мне необходимо как можно быстрее получить от тебя все результаты. Да ты что, я и не думаю подвергать сомнению твои методы. Но поставь себя на мое место!.. Четверть литра раствора в час не может так просто взять да исчезнуть. Спасибо. Да. Еще раз спасибо.

Заметно обескураженный, доктор Аргу медленно кладет на рычаг телефонную трубку.

— Мне только что сообщили результаты вскрытия! — едва ли не шепчет он. — И я отказываюсь что-либо понимать. Врач ничего не нашел. Мы прекрасно знаем, что капельница работала с десяти часов вечера, ну, допустим, до четырех часов утра, так что в целом получается, что больной должен был получить примерно четыре литра физиологического раствора. Не так ли? Тут и думать нечего! Пусть я, допустим, потерял рассудок или грежу наяву, но ведь четыре ночные сиделки могут подтвердить все вышесказанное. Хорошо. И что мы имеем? А то, что капельница работала без остановки в течение шести часов и не оставила никаких следов раствора в теле Антуана. С одной стороны, мы влили четыре литра жидкости! А с другой стороны, нам говорят: ничего нет! Каково! Это уже по вашей части, комиссар, разбирайтесь, вам и карты в руки! Если что-нибудь поймете, дайте мне знать. А мне, видимо, пора подавать Уильяму прошение об отставке!

— Погодите, а что именно мог отыскать врач при вскрытии? Я в этом деле полный профан, и мне кажется, что какая-то более или менее значительная часть влитой в организм жидкости должна была где-то скопиться. Я ошибаюсь?

— Разумеется, да! Организм впитывает раствор, как любую другую пищу. Но наличие раствора должно легко обнаруживаться при анализе крови. А тут ничего! Состояние сердца и легких показывает, что смерть наступила внезапно, вследствие отека легких. Бедный Антуан был сердечником. Недавно перенес небольшой инфаркт, вот почему мы все так носились с ним. И потом — раз и все! Роковой спазм сердечной мышцы. Но что удивительно: ни малейшего следа химического воздействия, такое впечатление, будто и не было никакой капельницы.

Немного подумав, Кларье приходит к очевидному выводу:

— Кто-то перекрыл доступ жидкости.

— Это совершенно невозможно, — стонет доктор. — Когда Валери уступила место госпоже Ловьо, аппарат работал. Иначе она бы немедленно предупредила госпожу Гильвинек.

— Она обманывает!