Из царства мёртвых - Буало-Нарсежак (1995)

Он дышит осторожно, прерывисто, как умирающий. Воздух с хрипом вырывается из гортани, раздирает ее.

Вот приоткрывается дверь на кухне. И вдруг — четкие, семенящие шаги по плиткам. Потом щелкает выключатель на кухне, и у Равинеля судорожно подергиваются щеки, будто свет на кухне его слепит. Тишина. Должно быть, она снимает шляпу. Все, как и прежде, как всегда… Она идет в столовую.

Он тонет, задыхается, силясь встать… Мирей!.. Нет. Сейчас она войдет. Не нужно… Лязгает кочерга. Обрушиваются догоревшие поленья, звякают тарелки. Льется в стакан жидкость. Вещи заговорили, задвигались. Падает с ноги туфля, потом вторая. Вот уже домашние тапочки зашлепали через кухню к лестнице. Топ — и они на первой ступеньке, хлоп — на второй. Равинель плачет, скорчившись в кресле. Ему не встать, не дойти до двери, не повернуть ключ. Он знает, что жив, что виноват, что скоро умрет.

Топ — на третьей ступеньке, хлоп — на следующей. Топ-хлоп, топ-хлоп. Шаги все ближе. Уже на площадке. Бежать, бежать, преодолев невидимую грань, отделяющую его от небытия. Он ощупывает карманы.

Слышно, как на другом конце коридора — в спальне — скользят по паркету шлепанцы, зажигается люстра. Под дверью кабинета проступает полоска света. Она здесь, у самой двери, и тем не менее там никого не может быть. Они прислушиваются друг к другу, разделенные тонкой перегородкой. Живой и мертвый. Но кто из них жив, а кто мертв?

Вот ручка двери медленно поворачивается, и Равинель облегченно вздыхает. Он ждал этой минуты всю жизнь. Пора снова стать тенью. Быть человеком слишком трудно. Больше ему ничего не надо. Мирей его уже не интересует. Он кладет дуло револьвера в рот и сжимает его губами, чтобы испить смерть, как любовное зелье. Забыться. Он с силой нажимает на спусковой крючок.

Эпилог

— До Антиба еще далеко? — спрашивает пассажирка.

— Пять минут, — отвечает контролер.

Скорый — длинный ряд дрожащих освещенных вагонов — тянется по насыпи, а за стеклом, исполосованным струйками дождя, виднеются блуждающие огоньки.

Уже непонятно, где море, справа или слева, и куда направляется поезд — в Италию или Марсель. Жестокий ливень хлещет по стеклу.

— Град, — проворчал кто-то. — Жаль мне туристов, которые приезжают на побережье в этом году.

А вдруг в этом замечании таится какой-то особый смысл? Пассажирка, приоткрыв глаза, увидела мужчину напротив. Он смотрел на нее. Она еще глубже засунула руки в карманы пальто. Но как унять дрожь? Наверное, даже со стороны заметно, что ее лихорадит, что она серьезно больна… Так она и знала, что обязательно захворает, что у нее не хватит сил продержаться до конца. Когда сел этот мужчина? Уже давно… После Лиона или Дижона… А может, едет от самого Парижа… Теперь уже не припомнишь… Как трудно собраться с мыслями… Но ясно одно: достаточно задуматься хоть на секунду, и сразу поймешь, что если женщина кашляет, дрожит в ознобе, значит, она простудилась. А если она простудилась, значит, промокла… А дальше уже нетрудно додуматься до всего остального и даже понять, что она провела целую ночь в брезентовом свертке… Да, как некстати она заболела. Досадно и ни к чему. А может, эта болезнь и опасная, ведь сразу видно, что не просто насморк.

Она закашлялась. Спину ломило. Она вспомнила свою старую подругу. Все говорили: «Бедняжка! Какой крест для мужа! Невесело иметь жену, прикованную к постели».

Поезд загремел на стыках. Мужчина встал, подмигнул… Он и в самом деле подмигнул? Или ему просто соринка в глаз попала?

— Антиб! — пробормотал он.