Из царства мёртвых - Буало-Нарсежак (1995)

Только что он рассеянно подумал так, и вот уже эта идея сверлит его мозг, как одно из насекомых, какие заводятся даже в самом прочном срубе. Что, если его увезли за границу? В конце концов, а почему бы и нет?.. Юбер много разъезжал… Ему нетрудно было подыскать виллу, похожую на нашу в Вандее. Пяти месяцев вполне достаточно, чтобы замуровать окна, прорубить двери, перевезти вещи, все переоборудовать. Что же касается сада… Достаточно проложить аллеи, разбить клумбы, цветники. Только вот какой промах — забыли о том персиковом деревце! В тот день, когда обнаружена промашка, они обращаются к садовнику — и проблема снята… Ему врут про маленькую поломку в пути, чтобы прикрыть этим объяснением короткую задержку на границе. Подкупить таможенника — пустяковое дело. А могила? Максим или Ришар — какая ему разница? Но тогда нужно все доводить до логического конца?.. Выходит, Юбер и в самом деле любовник Кристианы?..

«Я во Франции, и я сошел с ума, — думает Эрмантье. — Или же я за пределами Франции и меня вычеркнули из списка живых. Или они невиновны, а я виновен… Или же они виновны, а я попался в ловушку, которую они мне поставили… Я в ловушке!»

И он кричит:

— Я попал в ловушку!

Дверь открывается.

— Вам что-нибудь угодно? — спрашивает мужской голос с певучей интонацией.

Все они — участники заговора, даже Максим. И этот тип — тоже заговорщик. Санитар подходит, наклоняется к Эрмантье. Тот выбрасывает руки вперед и обрушивается на санитара, бьет его изо всех сил. Из коридора доносятся топот, шарканье бегущих ног, выкрики. Эрмантье истошно вопит все время, пока его пытаются обуздать и схватить за руки, оттаскивая от санитара. Он уже не перестает орать, зовет на помощь полицейских, судейских чиновников, взывает к человеческой справедливости…

Из царства мертвых

Пьеру Вери посвящается[28]

Часть первая

Глава 1

— Послушай, Роже, — сказал Жевинь, — я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой.

— Она что, тебя обманывает?

— Да нет…

— Тогда в чем дело?

— Даже не знаю, как тебе объяснить. Она какая-то чудная… Это меня и тревожит.

— Чего же ты, собственно, боишься?

Жевинь колебался. Он смотрел на Флавьера, и тот чувствовал, что его останавливает: Жевинь не решался быть до конца откровенным. Видно, он совсем не изменился за пятнадцать лет, что прошли с тех пор, как они вместе учились на юридическом факультете: все такой же сердечный, готовый душу излить, а по сути — скованный, застенчивый и несчастный. Вот и только что, когда Жевинь распахнул ему объятия: «Старина Роже! До чего я рад тебя видеть!» — Флавьер инстинктивно ощутил в этом движении какую-то неловкость, еле заметную нарочитость, натянутость. Жевинь суетился чуть больше, чем нужно, смеялся чуть громче, чем следовало. Ему все не удавалось забыть, что минуло целых пятнадцать лет и они оба изменились, даже внешне. Жевинь почти облысел, у него наметился второй подбородок. Брови порыжели, а возле носа выступили веснушки. Да и Флавьер был уже не тот, что прежде. Он и сам знал, что после той истории похудел и стал сутулиться. При мысли о том, что Жевинь может поинтересоваться, почему он стал адвокатом — ведь он изучал право, чтобы служить в полиции, — у Флавьера даже ладони вспотели.

— Нельзя сказать, что я чего-то боюсь, — продолжал Жевинь.

Он протянул Флавьеру шикарный портсигар. И галстуку него был роскошный, и костюм от дорогого портного. На пальцах блеснули кольца, когда он отрывал розовую спичку от фирменной пачечки из фешенебельного ресторана. Он втянул щеки и выпустил струйку голубого дыма.

— Тут надо уловить атмосферу, — проговорил он.