Из царства мёртвых - Буало-Нарсежак (1995)

По обеим сторонам дороги тянется бесконечная равнина. Кажется, что машина стоит на месте. Люсьена перчаткой протирает стекло, рассматривает унылый пейзаж, мелькающий за окном. На горизонте замаячили огни Ле-Мана.

— Тебе не холодно?

— Нет! — отрезает Люсьена.

С Мирей Равинелю тоже не повезло. Как и с Люсьеной. Ему либо не хватает опыта, либо попадаются только холодные женщины. Напрасно Мирей притворялась чувственной, считая, что обязана разыгрывать страсть. Равинеля не так-то легко провести. Отсюда и пошли их разногласия. А вот Люсьена — та даже и не пытается вводить его в заблуждение. Совершенно очевидно, что любовь ее только бесит. Она полная противоположность Мирей, которая считала себя обязанной поддерживать супружеские отношения, относилась ко всему всерьез. А вот он ничего не принимает всерьез. У того, что действительно имеет значение, нет ни имени, ни формы. Это и груз, и пустота. Люсьена это понимает. У нее часто такой пристальный, остановившийся взгляд, что обмануться невозможно. Не исключено, что и Мирей хотела понять это, как хотела обучиться любви. Может, любовь-то как раз и вводит нас во внутренний мир другого человека. Равинель думал об игре в туман. Ему следовало бы приспособиться к Мирей. Наверняка она была чувственной и женственной. Полная противоположность Люсьене.

Равинель отгоняет эти мысли. Ведь, в конце концов, Мирей убил он. Но в этом-то вся и загвоздка. Он никак не может себя убедить, что совершил преступление. Преступление — так ему всегда казалось и кажется по сей день — вещь чудовищная! Надо быть кровожадным дикарем. А он вовсе не кровожаден. Он органически не способен схватиться за нож… или нажать на спусковой крючок револьвера. В Ангиане у него лежит в секретере заряженный браунинг… Пустынные ночные дороги… Кто тебе встретится — неизвестно. Даврель, директор фирмы, посоветовал ему обзавестись оружием. Приобретя револьвер, он сунул его в бардачок, перепачкал смазкой карты и, разозлившись, бросил дома в секретер. Ему бы и в голову не пришло стрелять в Мирей. Его преступление — результат незначительных, мелких подлостей, совершенных по недомыслию. Если бы судья — ну вот вроде отца Люсьены — стал его допрашивать, он бы чистосердечно ответил: «Ничего я такого не сделал!» А раз он ничего не сделал, то и не раскаивается. В чем ему раскаиваться? В конце концов ему пришлось бы сожалеть о том, что он такой, как есть. А это сущая бессмыслица.

Дорожный знак: «До Ле-Мана 1500 метров». Белые станции обслуживания. Дорога проходит под металлическим мостом, бежит между белыми домами.

— Ты не хочешь ехать через центр?

— При чем тут центр?.. Я еду кратчайшим путем.

Двадцать пять минут одиннадцатого. Люди выходят из кино. Мокрые тротуары. Шум мотора эхом отзывается на пустынных улицах. Кое-где еще попадаются освещенные бистро. Слева площадь. По ней не спеша идут двое полицейских с велосипедами. Потом снова пригород, газовые фонари. Опять белые дома и бензоколонки. Улицы кончаются. Мелькает мост, на нем пыхтит маневровый паровоз. Навстречу несется фургон для перевозки мебели. Равинель переключает скорость, выжимая семьдесят пять километров. Еще немного — и Бос. А до Ножан-ле-Ротру дорога нетрудная.

— Сзади машина, — говорит Люсьена.

— Вижу.

От света ее фар руль и приборная доска словно покрываются золотой пылью, так и хочется стереть ее рукой, а дорога впереди сразу кажется темнее прежнего. Машина — «пежо» — обгоняет их и тут же сворачивает с шоссе. Ослепленный Равинель чертыхается. «Пежо» медленно растворяется, тает, как силуэт на экране, и вот остаются лишь два огонька вдали. Скорость не меньше ста десяти. Именно в этот момент мотор задохнулся, закашлял. Равинель включает зажигание. Мотор глохнет напрочь. Машина катится лишь по инерции. Равинель машинально выруливает на край дороги, притормаживает, выключает фары и зажигает габаритные огни.

— Что это ты задумал? — спрашивает Люсьена.