— Доверять вообще никому не стоит, — менторским тоном заметил Лонли-Локли. — И не потому, что все человечество озабочено тем, как бы тебя провести, а потому, что человеческие поступки далеко не всегда соответствуют твоим ожиданиям — вот и все.

— Ладно уж, — вздохнул я, — пошли за одеялами. Только, чур, я первый сплю! Я проснулся на рассвете и уже с ног валюсь.

— У меня нет никаких возражений, — согласился Шурф, с непередаваемой нежностью покосившись на свою сумку, в которой лежали книги.

Судя по всему, он всерьез вознамерился перечитать их по второму разу. А там, глядишь, и по третьему — и так до тех пор, пока я не соберусь пополнить его дорожную библиотеку.

Мы поднялись наверх и вынесли из спальни все одеяла и перины. Я соорудил из них некое подобие вороньего гнезда в дальнем углу гостиной и уже собирался отрубиться, но мне не дали. Дверь, нерешительно скрипнув, открылась, и на пороге появились собаки: Друппи и говорящий Дримарондо.

— Макс, твой пес давно хотел тебе сказать, что он тебя любит! — торжественно сообщил мне Дримарондо. — Он воспользовался оказией и попросил меня передать тебе эти слова. Кстати, твой пес отлично понимает человеческую речь — куда лучше, чем другие мои родичи!

— А я никогда и не сомневался, милый, — улыбнулся я.

У меня, хвала Магистрам, хватило сил поднять руку и потрепать Друппи по мохнатому загривку.

— Ты уж передай ему, пожалуйста, — попросил я своего четвероногого толмача, — что я его тоже люблю, но спать хочу зверски, так что нежности отложим на завтра, если он не возражает!

На этих словах я закрыл глаза и отключился.

Проснулся я на рассвете, свежий, бодрый, почти счастливый и обремененный целой кучей гениальных, как мне казалось, идей. Зато Лонли-Локли не производил впечатления человека, довольного жизнью — скорее уж наоборот.

— Устал? — сочувственно спросил я.

— Да нет, что ты. Не думаю, что начну страдать от усталости, прежде чем наступит вечер. Просто мною овладело чувство сопереживания, — совершенно серьезно ответил он, выразительно помахивая перед моим носом томиком Кинга. — Я всю ночь снова читал об этих людях, и дело закончилось тем, что их в высшей степени странные проблемы стали моими… А проблем у них немало, и даже благополучный конец истории представляется мне весьма безрадостным. Насколько я понял, они начали забывать о пугающих чудесах, которые с ними случились. И, судя по всему, подразумевается, что вскоре эти люди забудут о них вовсе. Я подумал: возможно, в Мире, где ты родился, это — нормальное явление? То есть чудесные события случаются там со всеми или почти со всеми, но ваша память тут же прячет их в самый дальний чулан, чтобы никогда к ним не возвращаться. Как ты думаешь, такое возможно?

— Ужас какой! — искренне сказал я.

Меня испугала его неожиданная гипотеза, поскольку я и сам всю жизнь подозревал нечто в таком роде — не знаю уж почему…

— Ладно, давай сменим тему, — тактично предложил Шурф.

— Давай, — с облегчением согласился я. — Слушай, я только что подумал: а чего мы с тобой, собственно говоря, дурью маемся? Какие-то загадки, которые почему-то надо разгадывать… Можно подумать, что мы — мальчишки, играющие в сыщиков! Давай я просто шарахну своим Смертным шаром кого-нибудь из Кутыков — того же Маркуло, если уж он у них глава семьи. Спросим у него, куда подевался третий сын, — да обо всем, что тебя интересует, спросим! Он нам тут же все выложит, а потом сделает, что ему скажут, и все будет путем… Ты чего головой мотаешь? Думаешь, на Кутыков мои Смертные шары не подействуют? До сих пор они действовали даже на покойников!

— Макс, твое предложение кажется мне очень разумным, — сухо сказал мой друг. — Но, к сожалению, в данной ситуации оно никуда не годится.

— Это почему? — изумился я.