Чужая земля - Игорь Пресняков (2005)

– Понимаю твой сарказм, – махнул он рукой, – однако мне ничего не остается, как предаваться чтению и философским размышлениям. Не так давно мой упрямый злобный ум был загружен составлением всевозможных подленьких преступлений, а теперь – пожалуйте: он в бездействии! Благоволите, милостивый государь, внимать результатам работы моего скудного ума в новых, нетипичных для него условиях.

– Тоже мне, профессор Мориарти, гений преступлений! – хохотнул Рябинин. – Хочешь честно, как раньше?

– Ну давай!

– Вся твоя бравада, разбойная романтика, ум, здоровый цинизм и деловитость меркнут в сочетании с преступным прошлым. А потому ты смешон и жалок, как ярмарочный фигляр из всем давно наскучившей пьески.

Старицкий устало опустил руки и присел на кончик стула.

– Все мы, Миша, жалки… И ты – не исключение, – глухо проговорил он. – Бравируем, воодушевляем себя, обманываем… Пытаемся побыстрее и с меньшими потерями пережить нелегкие времена.

Георгий взглянул на часы:

– Умаялся я что-то с дороги, спать хочется. Давай хлопнем чайку и – расходиться.

Глава XIII

В то время как губернский город с нетерпеливым и несколько злорадным интересом ждал начала судебных разбирательств над хозяйственниками и прокурорами, население сельской глубинки волновали совсем другие заботы. Деревня, забытая прессой, «общественным мнением» и вниманием властей, упрямо ждала ответа на давно поставленный вопрос: будут ли увеличены закупочные цены на урожай. Без шума и крикливой суеты собирались в сельских и волостных Советах угрюмые мужики; мяли в заскорузлых натруженных руках шапки, вздыхали и пожимали плечами. Явное нежелание властей рассмотреть многочисленные просьбы уже начинало раздражать крестьян. Непогода, вынужденное безделье и неопределенность подливали масла в огонь. Разбухшие, ставшие непроходимыми дороги прервали сообщение многих деревень с уездными центрами, куда доселе худо-бедно выливались эмоции крестьянских депутаций. К волостным же органам власти мужики перестали обращаться еще в начале сентября – там только рекомендовали искать правды в вышестоящих инстанциях и призывали к сознательности.

Те из местных партийных и хозяйственных руководителей, кто получше знал крестьян, понимали, что для начала открытого возмущения достаточно малейшего повода. Однако губком молчал и не давал директив, а действовать на свой страх и риск приученные к жесткой административной дисциплине функционеры не решались. Хитрые и прозорливые аппаратчики просились в отпуска, на партучебу или сказывались больными. Луцкий и не знал, что добрая половина его «уездной гвардии» заблаговременно покинула рабочие места по формально уважительным причинам.

* * *

Второго октября на сборном пункте РККА в Колчевске шла будничная работа по регистрации, медицинскому обследованию и отправке в воинские части призывников. В обед списанный со строевой службы по ранению красноармеец Парамонов повел прибывших утром новобранцев в столовую.

На сборном пункте Парамонов считался личностью заслуженной и легендарной. Он прошел две войны, отличился при обороне Царицына и боях за Варшаву и, как сам утверждал, знался с товарищем Буденным. Несмотря на укороченную осколком гранаты руку, Парамонов держался браво и весьма высокомерно. Редкий военспец или медик мог отважиться пожурить сурового служаку, хотя причины для взысканий находились, и довольно часто…

Введя призывников в столовую, Парамонов объявил, что приступать к «принятию пищи», вставать и выходить из-за стола следует только по команде. Проголодавшиеся молодые парни не обратили внимания на речь Парамонова, с шумом заняли места и застучали ложками.

– А-ат-ставить! – рявкнул Парамонов. – Куда полезли, деревенщина непутевая? А ну – стройся!

Призывники с ворчанием поднялись с лавок и построились гурьбой в центре помещения.