Чужая земля - Игорь Пресняков (2005)

Василий Филиппович Зябловский еще в молодости слыл за вольнодумца и неоднократно «ходил в народ». Уже будучи профессором истории, протестуя против самодержавия, он «тысячу раз», как говорили, отказывался от кафедры и столько же раз возвращался. Зябловский откровенно гордился тем, что на протяжении долгих лет не изменил идеалам «крестьянского социализма». Сам внешний облик семидесятидевятилетнего старца подтверждал его приверженность взглядам народников – Василий Филиппович носил бороду лопатой, спутанные космы до плеч и русские длиннополые сюртуки. Невзирая на преклонный возраст, Зябловский держался молодцом, – спящие студенты не могли укрыться от острого глаза профессора даже на задних скамейках аудиторий.

Решетилов хорошо знал репутацию Зябловского, как, впрочем, и то, что и «охранное отделение», и ЧК, и ГПУ относились к старику довольно снисходительно. При всем своем «народничестве» Василий Филиппович категорично не принимал террора, выступая за конструктивную критику и просвещение угнетенных масс. Несмотря на свою более чем полувековую оппозицию к власть предержащим и негласный полицейский надзор аж с 1874 года, Зябловский провел собственно в тюрьме не более трех лет. Жандармы предпочитали сажать профессора под домашний арест либо высылать в деревню, что для старого пропагандиста было смерти подобно.

Жена не хотела слушать лекций Зябловского о «неправдах российских» и молча запиралась в спальне; кухарка Антонина предупредительно бралась за кочергу; дворовым в имении только на неделю хватало терпения слушать барина. Так что вскоре после заключения под арест профессор писал полицмейстеру, уверяя «его высокоблагородие» в собственной горячности и обещая вести себя прилично. В подобных случаях полицмейстер благосклонно прощал «старого крамольника», неизменно повторяя подчиненным: «Не бойтесь, господа, брехучей собаки; от нее, право, вред невелик!»

Решетилов имел схожее с «его высокоблагородием» мнение, поэтому и пригласил Зябловского.

Другой представитель губернского вольнодумства, Сидор Сидорович Фунцев, слыл известным заговорщиком, об удачливости которого в среде пугливой городской интеллигенции слагали легенды. Если до октября 1917-го Фунцев не отличался пристрастием к различного рода «идеям» и вместе с земством занимался обустройством Публичной библиотеки, то после пролетарской революции, по слухам, успел побывать во всех тайных союзах. Однако наверняка сказать что-либо никто не мог. Знали только о возглавляемом Сидором Сидоровичем «Кружке словесности», где за чаепитием велись откровенные дискуссии по злободневным вопросам.

Наиболее осторожные из горожан Фунцева остерегались, приводя в доводы его явную хитрость и непонятное происхождение. Этот безупречно одетый человек с живым, но несколько бульдожьим лицом появился в городе незадолго до империалистической войны. Он обращал на себя внимание женщин благородными манерами и остроумием, мужчин – страстью к французской борьбе и философии. Гастроли труппы борцов и атлетов сделали Фунцева кумиром просвещенной публики на весь осенний сезон 1912 года. Он единственный из зала откликнулся на призыв выйти на поединок с чемпионом Юга России в среднем весе. Сбросив свой неизменный котелок, тройку и сверкающие в любую погоду туфли, Сидор Сидорович явил зрителям мощный торс и мускулы тренированного спортсмена. Схватка была короткой. Фунцев весьма уверенно уложил на ковер чемпиона и сорвал бурные аплодисменты. Его пружинистая походка и закрученные вверх усики стали эталоном физической силы, хотя в ту пору Фунцеву уже шел сорок третий год. Некоторое время по приезде в город Сидор Сидорович бездельничал и, как судачили всезнающие кумушки, «пробавлялся на проценты от ценных бумаг». Затем он обратился к Земскому собранию с идеей создания губернской Публичной библиотеки и сумел добиться выделения средств. Стараниями Фунцева библиотека благополучно открылась за восемь дней до падения империи.