Чужая земля - Игорь Пресняков (2005)

– Спроси себя! – с вызовом ответила Полина. – Только что Наталья пыталась покончить с собой! Не вернись мы с Андреем, она бы погибла. Великого ума не надо, чтобы понять, кто в этом виноват. Ты, любезный папочка, и только ты! Мало того, что осудил ни в чем не повинного человека, – даже не задумался о последствиях. Да и зачем? Ведь твоя хваленая справедливость восторжествовала! Правильно, вовсе не стоит думать о слабой, легко ранимой Наташе; о собственной дочери; об элементарной порядочности, наконец.

Черногоров схватил Полину за руки и швырнул в кресло.

– Замолчи! – грозно приказал он. – Коли страдаешь приступом жалости – лучше мать родную пожалей.

– Не стыдно? – рассмеялась Полина. – Сам-то ты ее когда-нибудь жалел? Воспринимал как человека, а не товарища по партии?.. Впрочем, стыда у тебя давно и в помине нет…

– Ответить позволишь? – нетерпеливо перебил ее Кирилл Петрович.

– Оправдаться попытаешься? – сощурилась Полина.

– Послушай-ка, дорогуша!.. – прикрикнул Черногоров.

– Что ж, говори, – осеклась дочь.

– Благодарю…

Кирилл Петрович скрестил руки на груди и холодно, с расстановкой сказал:

– Не далее как в прошлую пятницу я обещал тебе быть мягким к Решетилову. Более того, я совершенно искренне хотел его отпустить, коли он, как человек невиновный, чистосердечно расскажет о встрече заговорщиков. Он же, следуя своему интеллигентскому чистоплюйству, стал упорствовать: поначалу даже отрицал сам факт контрреволюционного сборища в своем доме! Его уличили во лжи, но и после этого твой любезный доктор не пожелал говорить; только и твердил: «Доносчиком не буду». Как, спрашивается, можно расценивать его действия? Только как пособничество, явное нежелание сотрудничать с народной властью. Вместо того чтобы помочь и идти на все четыре стороны, Решетилов принялся изображать мученика во имя чести.

– А ты и не преминул отомстить! – фыркнула Полина.

– Не-ет, милочка, ошибаешься! Для меня интересы дела всегда преобладают над личными…

– Это уж точно, – буркнула дочь.

– …Своей выходкой Решетилов противопоставил себя закону, государственной политике по борьбе с контрреволюцией…

– Какому закону? – Полина встала из кресла и заходила по комнате. – Закону большевистского топора? Тому закону, по которому ты в годы гражданской губил невинных людей тысячами? Или здесь, в родном городе вешал да стрелял вчерашних соседей в двадцатом? Забыл уже?

За дверью послышался срывающийся голос Анастасии Леонидовны:

– Кирилл! Полина! Что там у вас? Немедленно отоприте!

– Мама, я же просила не мешать! – истерично вскричала Полина.

Она повернулась к отцу:

– Итак, я закончу. Все ваши аргументы, Кирилл Петрович, – лишь уловки. Сущность ваша мне окончательно ясна. Жить с вами рядом и считать вас близким я не хочу. Довольно быть дочерью кровожадного фанатика, довольно ломать свою жизнь и жизнь по-настоящему близких мне людей. Достаточно уж убитого лично тобой Кармилова, интриг против Андрея и едва не погубленной Натальи. Прощай!

Черногоров зажмурился, пытаясь совладать с клокочущим гневом и почему-то – едкой обидой. Он слышал, как удалились шаги дочери и лязгнул замок; как на умоляющую просьбу матери объясниться Полина крикнула: «Спроси у него!»; как дважды пушечным выстрелом хлопнула входная дверь.

Черногоров открыл глаза и ощутил неприятную дрожь и неуверенность внутри. Он всегда с честью выдерживал удары судьбы, умел контролировать свои эмоции. Кирилл Петрович вспомнил горячность Полины, и ему стало грустно. Впервые дочь показалась ему жестокой и чужой. «Дурочка она, – отгоняя неприятные мысли, подумал Черногоров. – Перебесится, повзрослеет и поймет. Побегает под ледяным дождем, охолонет… Хорошо еще, есть куда спрятаться, поплакать в жилетку… Ну, Рябинин-то – парень неглупый: и ее приголубит, и меня не осудит».