Ленинград - 43 - Владислав Савин (2014)

Да, устроил же дядя Саша всем кому надо веселую ночь! Вот как у него получается — не кричит, даже голос не повышает, а страшно! Несколько человек должностей лишились, а кого-то даже арестовали «до выяснения» — оказалось, пан Троль не один такой был, и выходит, явные враги имели возможность свободно перемещаться по секретному объекту, и собирать шпионскую информацию, и передавать ее вовне, и конечно же, вредить? А отчего, собственно, этот Троль проходил по уголовной статье, если он предатель? И кто это решил, что уголовным — меньший надзор и большая свобода, уже полгода как отменены «классово близкие», или кто-то не в курсе про новый Кодекс?

Зам дяди Саши, Воронов, тоже тут. И я тихо, в углу сижу, за секретаршу — учусь, как дядя Саша сказал. Ну а пана Троля в это время допрашивают, сам он решился, или по чьему-то наущению — и спрашивают жестоко, закон о «особых методах воздействия» к таким как он никто не отменял! Воронов после доложил, что как следователи ни старались, следов заговора не выявили. А зная пана Троля, ни за что не поверю, что он стал бы вести себя, как партизан в гестапо, не выдав никого. Вот отомстить по-подлому, незаметно — на него было очень похоже. Мелкий гаденыш — но убить ведь мог вполне! Если бы не тренировка…

— Ну а этому, вышак? — спрашивает дяд Саша — по закону, нападение на сотрудника НКВД, в военное время.

Я мстительно усмехаюсь.

— Не надо, дядь Саш! Можно его «мешком» сделать — пусть советской науке послужит?

«Мешками» товарищ Сирый, а с его подачи и наши атомщики отчего-то называли подопытных медицинского отряда «арсенала два». Что это такое, знали лишь посвященные — но ходили слухи, что это страшнее и Норильлага и даже «вышки».

Из протокола, подшитого к делу.

Да, пан следователь, знаю я этого человека. Отчего не знать, если наш городок, как большая деревня, все на виду? А с этим гавнюком мы считай, в соседних дворах росли. Все его так и звали — за то, что когда его бить хотели, он начинал, вы не поверите, дерьмом швыряться, и откуда он брал его, в карманах что ли таскал? За что бить — так он трусоват был, вороват, и всегда по-подлому норовил, а после ржал в лицо — обманули дурака, ну а я умнее!

Еще не нравилось, что он высокородного из себя корчил. Показывал всегда, что нам не ровня — якобы у него родители при царе в Петербурге жили, то ли из благородиев, то ли из образованных. Но у нас его папаша работал счетоводом у пана Микульского и был на вид как все. Его в сороковом НКВД арестовало, что с ним после стало, не знаю, а мамаша еще раньше умерла. А этот сразу от отца отрекся — еще как в тридцать девятом ваши пришли, так он сразу активистом заделался, «за Ленина за Сталина» орал, на всех собраниях. И даже подписывался всегда перед именем «т» — «товарищ». А по пьянке говорил — вот было у него, как выпьет, так что на уме то и на языке — завтра я в комсомол вступлю, а затем и в партию, вы все мне будете в ноги кланяться, и называть «пан секретарь»!

Но что-то у него не сложилось с комсомолом, а тут война, и немцы. Так он сразу полицейскую повязку надел, ходил с ружьем, и говорил, поймаю партизана или москальского парашютиста, немцы сразу старшим полицаем сделают! Но не поймал никого — не было тогда у нас никаких партизан. Да и были бы, не поймал — он же настолько тупой был, что уже при немцах расписывался с буквой «т» в начале, сообразить не мог. А после как-то исхитрился в Минск перебраться — «карьеру делать», как он говорил.

Да, еще стишки писал — что-то там про «коммунячьи орды, визга впереди, убегают в Азию, им пинка дадим», «мы костер из марксов дружно разожжем, мерзость коммунячью вылечим огнем». И очень обижался, когда кто-то не восторгался, сразу в драку лез.