Союз нерушимый - Владислав Савин (2015)

Конечно, мне не понравилось, что со мной обошлись по-варварски! Без всякого почтения к моему чину, зачислив рядовым — и сказав, что я должен исполнять любой приказ "друже подхорунжего", который тотчас же набил мне морду за пререкания. Весь первый день и большую половину второго мы действительно несли полицейские обязанности, патрулировали улицы, подхорунжий приказал нам изымать листовки, а тех, у кого найдем, тащить в комендатуру — нет, я не знаю, что там с ними делали, я лично не расстреливал никого! А вечером нам было приказано идти куда-то строем, а затем готовиться к атаке. Нам выдали двойную порцию русской водки. И сказали — мы должны атаковать, если хотим жить. Потому что Сталин уже решил, что завтра Киев будет стерт с лица земли со всеми, кто тут находится. Как Гамбург, или другие германские города — и мы поверили, потому что видели русские самолеты, летающие над городом в большом количестве. А когда бросали листовки, то прямо над крышами проносились эскадрильи штурмовиков, и это было страшно!

Пан подхорунжий (вот странно, друг друга они называли "друже", а от нас, французов, требовали, чтобы мы обращались к нам "пан") заявил, что он лично пристрелит каждого, кто попытается отстать или спрятаться. Только вперед, там ваша жизнь! И мы пошли, и это был ужас. Мсье следователь, я же артиллерист, а не пехотинец, а ночной бой считается сложной задачей! Помню лишь как мы залегли, прижатые пулеметами, и на нас густо посыпались мины! Но мы рвались вперед, потому что нам сказали, что там, у реки, нас ждут корабли — а все кто останется здесь, умрут.

А затем ваши десантники поднялись в контратаку. Сначала забросали нас гранатами, а затем пошли вперед и стали убивать уцелевших — очередями в упор, и даже штыками. Они дрались как черти, крича "мы ваш Берлин взяли — наш Киев вам хрен отдадим". И убивали даже тех из нас, кто поднимал руки. Я не придумал ничего лучше, как упасть наземь и притвориться мертвым — нельзя было даже убежать, бой шел повсюду!

А утром меня нашли, и хотели расстрелять — но когда услышали, что я француз, и мобилизован насильно, то взяли в плен, и даже накормили сухарями. Помню еще, как русский офицер сказал, если пленных не брать, кто трупы убирать будет? И мы, четыре десятка бедняг, кому посчастливилось уцелеть, два дня занимались этой грязной работой. Там было наверное, не меньше тысячи тел! Только повстанцы — своих русские хоронили сами.

Мсье следователь, что со мной будет? Прошу учесть, что я никого не убил и не причинил вашей стране, ее гражданам и их собственности никакого вреда!

Анна Лазарева. Москва, 2 июля 1944.

Ну вот, закончено! Интересно, вернусь ли я когда-нибудь в Киев? Хотелось бы, через год — когда там залечат раны, нанесенные мятежом!

О последних днях мне там рассказывать особо нечего — по причине личного неучастия в героических событиях. Даже когда озверевшие бандеровцы, щедро напоенные водкой, шли на штурм Подола и нашей "крепости на горе". Артиллерии у них не было, зато откуда-то взялись минометы, у нас в окнах наверное, не осталось ни одного целого стекла! Меня и Лючию Юрка (взявший на себя обязанности "коменданта нашего дома-крепости) лично выгнал к какую-то каморку без окон, в глубине здания, приставил к нам Мазура с Финном, вооруженных до зубов, так что мы ничего не видели, лишь слышали взрывы и стрельбу. После мне рассказали, как отличились наши снайперы, засевшие на чердаке и на верхнем этаже — стреляли по вспышкам вражеских пулеметов, а без огневой поддержки бандеровцы в атаку шли куда менее охотно. И не прошли они — утром было "поле, усеянное мертвыми телами", в подавляющем большинстве, врагов. Так что первым вопросом было — решить санитарные проблемы, кто будет рыть котлован и на чем возить тела. А наших погибших похоронили тут, на Владимирской горке, рядом с горкомом, под прощальный салют — после тут памятник поставят, и чтоб его не господин Кавалеридзе лепил!