Обещания богов - Обещания богов (2022)

Приступы гнева Пернинкена вошли в легенды. При всей его карикатурной физиономии, когда он впадал в ярость, любому было не до смеха. Его кожа приобретала фиолетовый оттенок, на лбу вздувались жилы, глаза наливались кровью, а голос начинал звучать как скрежет, сравнимый разве что с речами Гитлера. В такие моменты звук, казалось, вылетал у него из глаз, а сердце изо рта. Брови, собравшиеся в клубок над носом, извивались, как черные гусеницы на гриле. Горло распухало так, словно у него вдруг вырос зоб или флюс, начиненный яростью или литрами желчи.

Бивен, за этот день уже всего насмотревшийся, попытался вставить слово:

— Обергруппенфюрер… вы не могли бы объяснить?

— Объяснить?

Беспорядочными движениями Пернинкен принялся рыться в папках, еще остававшихся на столе, вызвав очередную лавину бумаг и карандашей.

Наконец он нашарил крафтовый конверт и вывернул его содержимое.

На этот раз Бивен подумал, что сейчас сам рухнет без сознания.

На снимках было тело Греты Филиц у подножия дерева, изогнувшееся в последних судорогах агонии. Нечто вроде гофрированного воротничка — как брыжи, какие носили в XVI веке, — перерезало ее горло. Разорванное от пупка платье было распахнуто, открывая отвратительную полость — внутренности, мускулы, волокна…

Обуви не было.

— Что это…

— Что, что это? — заорал Пернинкен. — Он снова принялся за свое, чертов мудак! Пока вы бегали за калеками, превращали в бардак марш ветеранов и вгоняли в панику берлинское метро, убийца, настоящий убийца, кромсал четвертую жертву! Как вы умудрились так промахнуться? Я же приказал вам охранять Грету Филиц!

— Ее охраняли, обергруппенфюрер…

— Заткнитесь, мать вашу.

Шеф осел в кресло, внезапно обессилев, и Бивен с удовольствием последовал бы его примеру. Но прежде чем рухнуть и оценить весь масштаб своего поражения, он хотел досконально прояснить ситуацию.

— Известно, в каком часу она была убита?

— Сегодня днем.

— В начале дня или в конце?

Пернинкен провел рукой по лицу.

— Да какая теперь разница? Вы убили, да, я сказал «убили», того бедолагу около полудня — невиновного, который, без сомнения, и близко не подходил к этим женщинам. А в это время настоящий убийца продолжал свое дело.

Главное — не сломаться. Не заорать. Не грохнуть кулаком по столу или, раз уж на то пошло, по самому Пернинкену. Он, Бивен, обделался по всем статьям, и груз его ошибки буквально вдавливал его голову в плечи, словно невидимое ярмо.

— Где Хиллер и Марковиц?

— В камере. Я отправил обоих на холодок, чтобы дать им время подумать.

— В каком качестве, обергруппенфюрер?

— В качестве подозреваемых, вас устраивает? Эти два кретина — последние, кто видел Грету живой. Расстреливали и за меньшее. И прямо здесь, между прочим!

Бивен знал обоих парней, и рассеянностью они не страдали… Ему необходимо с ними поговорить.

— Мне очень жаль, — выговорил он наконец, — действительно, получилось не очень удачно…

— Мне тоже жаль, — откликнулся Пернинкен. — Жаль вас. Вы разжалованы.

Эта мера, достойная военного трибунала, была слишком сурова. Но Бивен знал, что Пернинкен поступил с ним еще по-божески — он вполне мог отправить его в концлагерь. Или же Бивен мог оказаться на заброшенном поле рядом с Максом Винером.

— Соберите свои вещи и выметайтесь. Завтра вам скажут, что будет дальше. А пока что вы направляетесь в службу Кохмидера. Исполнять немедленно. Поработаешь с покойничками, Бивен!

В иерархии гестапо, и без того не слишком радужной, группа Кохмидера, Totengräber, «могильщики», находилась в самом низу.

Когда он уже выходил, Пернинкен его окликнул:

— Где вас носило весь вечер? Мы вас повсюду искали!

— Я был в Брангбо.

— С какой стати?

— Мой отец умер, обергруппенфюрер.

Пернинкен устало махнул рукой, словно говоря: «Вам только этого не хватало…»

82