Обещания богов - Обещания богов (2022)

Но сейчас это было бы неуместно. Крайне неуместно.

Твердой рукой Бивен (как и положено истинному нацисту, не снимавший перчаток) взялся за дверную ручку и повернул. Через секунду все трое оказались в спальне, почти удивившись царившему там резкому, хоть и боковому, свету. Жесткое освещение, выделявшее каждую деталь подобно лампам морга: цветочные обои, туалетный столик в стиле ар-деко, толстый ковер в розах. Спальня девочки-подростка.

Княгиня или цыганка — как угодно — в ночной рубашке и теплом свитере сидела на кровати, обхватив руками колени. Две лампы по обеим сторонам широкой постели высвечивали ее, как киношные прожектора.

Она прижимала к себе подушку и горько плакала. Ее лицо было залито светом, как у беломраморной статуи под дождем.

— Я спрашивала себя, придете ли вы до моего отъезда…

Симон сделал шаг вперед, как бы перехватывая инициативу. Минна не знала, что произошло между ними, но накануне она заметила их в оранжерее среди клубов пара. Симон любил или чуть не полюбил это видение из снов, эту фурию с отточенным кинжалом.

— Магда… — пробормотал он.

Она остановила его жестом капризной княгини, потом утерла лицо подушкой.

— Меня зовут Лена. — Она шмыгнула носом. — Лена Вана. Магда Заморски — так назвал меня Деда.

Симон покачал головой: кажется, он верил ей и не верил.

— Кто такой Деда? — будто эхом откликнулся он.

— Станислав, — жеманно пролепетала Магда, накручивая на палец белую прядь, — князь из дома Заморски. Вельможа из польской szlachta[179]. Говорят, он прямой потомок сарматов, скифского племени античных времен. Ну, Деда. Мой возлюбленный. Мой муж.

Симон кашлянул, то ли прочищая голос, то ли пытаясь вынырнуть из кошмара.

— Почему ты так его называешь?

— Пятьдесят два года разницы в возрасте — тебе это ни о чем не говорит, малыш Симон?

— Рассказывай, Лена, — ответил он. — Мы хотим услышать все, и, заклинаю, ничего не забудь. Это не суд. Это твой последний шанс донести свое слово до людей.

143

— Я родилась от листка и дыхания, — начала она отстраненным, почти рассеянным голосом, — от бегущей дороги и скрипа кибитки. Я родилась цыганкой, ловари. Я родилась недалеко от Кшешува, на берегу реки, в бассейне Каменна-Гуры, в Нижней Силезии. Мой отец торговал лошадьми, мать собирала lipa, laïka, chipka… На вашем языке значит: липовый цвет, ромашку, кизил… Никто никогда не говорил о моем… отличии, но на меня всегда смотрели со страхом или восхищением. Очень скоро меня начали называть lixta, свет, и я узнала, что мое предназначение — стать солнечной drabarni, белой ведьмой…

Симон, стоя лицом к кровати, разглядывал эту прекрасную немку, которую встретил среди других прекрасных немок. Подобная красота у цыган? Это и впрямь нечто уникальное…

Лена не была блондинкой — она была беловолосой. Ее кожа не была бледной — она была прозрачной. И словно готовой порваться, явив изящную сеть вен на висках, щеках и лбу. Ее глаза были не просто голубыми — в них проскальзывали серые всполохи, напоминающие гроздь сияющих бриллиантов.

— Однажды князь Заморски решил поохотиться на наших землях. На самом деле на своих. Это занятие было его страстью. Он бы поохотился на собственных малышей, если бы те убежали в лес. Но у Деды не было детей. У него были только собаки. Безжалостная свора, которую он натравливал на свою добычу. Когда он обнаружил нашу kumpania, то решил разнообразия ради устроить травлю этих перепуганных черномазых. Были убитые. Много. Среди них — мои отец и мать. И я говорю не о чистых и аккуратных смертях от пули, я говорю о телах, растерзанных собаками, о мозгах, впавших в безумие от страха… Я говорю о семьях, превращенных в кучу внутренностей на свежей траве.