Адамберг продолжил свой рассказ, то и дело подбрасывая дрова в камин и благословляя порыв, занесший его к Клементине.

— Тот жандарм — придурок, — заключила Клементина, бросая окурок в огонь. — Все знают, что прекрасный принц может превращаться в дракона. Он, наверное, совсем тупой, раз не понимает простых вещей.

Адамберг полулежал на старом диванчике, прижимая раненую руку к животу.

— Я отдохну у вас минут десять, Клементина, и уйду.

— Я понимаю, что вас мучит. Воскресший мертвец задал вам задачку. Не отступайтесь, малыш Адамберг. Может, позиция у вас шаткая, но это не значит, что вы ошибаетесь.

Пока Клементина поправляла дрова в камине, Адамберг провалился в сон. Она взяла с кресла плед и укрыла комиссара.

Идя в спальню, она встретила в коридоре Жозетту.

— Он спит на диванчике. — Она махнула рукой на Адамберга. — Парень рассказал странную историю. Но меня беспокоит другое: ты заметила, что у него практически нет задницы, так он отощал?

— Не знаю, Клеми, я его раньше не видела.

— Поверь мне на слово. Надо будет его подкормить.

Комиссар с Клементиной пили кофе на кухне.

— Простите, Клементина, я не заметил, как уснул.

— Бросьте, мой дорогой. Раз уснули, значит, этого требовал ваш организм. Съешьте еще бутерброд. Если вы идете к начальству, нужно переодеться. Я поглажу ваши брюки и куртку, а то у вас вид ужасно жеваный.

Адамберг потрогал подбородок.

— Возьмите в ванной бритву моего внука, — сказала она, унося его одежду.

XIV

В десять утра Адамберг покидал Клиньянкур с полным желудком, чисто выбритый, в выглаженной одежде и с частично просветленным рассудком — благодаря исключительной доброте Клементины. Эта восьмидесятишестилетняя женщина умела отдавать не считая. А он? Он привезет ей что-нибудь из Квебека. Там наверняка шьют теплую одежду, какой в Париже нет и в помине. Уютную домашнюю куртку из медвежьих лоскутов или ботинки из лосиной кожи. Что-нибудь из ряда вон выходящее, как она сама.

Перед визитом к окружному комиссару он с беспокойством припомнил советы лейтенанта Ноэля, одобренные Клементиной. «Врать самому себе — это одно, а легавым — иногда просто необходимо. Нечего лезть в бутылку из-за чести. Честь — сугубо личное дело».

Окружной комиссар Брезийон высоко оценивал результаты работы Адамберга, но не испытывал симпатии ни к самому Адамбергу, ни к его образу существования. Тем не менее он помнил, как много пережил комиссар во время расследования сложнейшего «дела четырех», когда министерство едва не сделало его крайним. Как истинный служитель закона Брезийон знал, чем обязан Адамбергу. Но стычка комиссара с бригадиром смущала и — главное — удивляла его, потому что зачинщиком оказался беспечный комиссар. Он допросил Фавра, и ему не понравилась тупая грубость бригадира. Он выслушал шестерых свидетелей — все твердо защищали Адамберга. Но разбитая бутылка была серьезной отягчающей деталью. У Адамберга в отделе внутренних расследований были не только друзья, и голос Брезийона станет решающим.

Комиссар коротко изложил факты. Он грохнул бутылку, чтобы поставить на место Фавра, приструнить его. «Приструнить». Это слово пришло Адамбергу в голову по дороге, и он решил, что оно очень хорошо ложится в его историю. Брезийон слушал с озабоченным видом, и Адамберг почувствовал, что патрон склоняется на его сторону, хотя дело еще не окончено.

— Делаю вам серьезное предупреждение, комиссар, — сказал он на прощание. — Решение вынесут через месяц-два. Все это время ходите по струнке. Будьте тише воды, ниже травы, понятно?

Адамберг кивнул.

— И примите мои поздравления в связи с делом Эрнонкур, — добавил Брезийон. — Рана не помешает вам вылететь в Квебек?

— Нет. Врач объяснил, как мне себя вести.

— Когда вы улетаете?

— Через четыре дня.

— Удачно. О вас успеют забыть.