Тайна леди Одли - Мэри Брэддон (2009)

Но даже присутствие живого существа не нарушало тишины, так как девушка бесшумно кралась по густой траве, и углубившись в аллею со стороны пруда, исчезла под густой тенью лип.

Ее нельзя было назвать хорошенькой, она обладала внешностью, которую обычно зовут «интересной». И она, пожалуй, и вправду была интересной: ее бледное лицо, светлые серые глаза, мелкие черты лица и сжатые губы указывали на силу воли и самообладание, необычные в девушке девятнадцати-двадцати лет. Она могла бы быть хорошенькой, если бы не один недостаток в ее маленьком овальном лице. Этот недостаток заключался в полном отсутствии красок. На ее бледных восковых щеках не было и тени румянца; ни один черный или коричневый оттенок не коснулся ее белесых бровей и ресниц; в ее тусклых льняных волосах не было и намека на золотисто-каштановый или рыжеватый тона. Тот же недостаток красок был заметен и в ее платье: бледно-лавандовый муслин выцвел до серого цвета, также бесцветна была и лента, повязанная вокруг ее шеи.

У девушки была тонкая, хрупкая фигура, и несмотря на скромное платье, она обладала грацией и осанкой благородной дамы; и тем не менее она была простой деревенской девушкой, по имени Феба Маркс, которая работала няней в семье мистера Доусона и кого леди Одли взяла к себе в горничные после того, как вышла замуж за сэра Майкла.

Несомненно, это было большой удачей для Фебы, заработок которой утроился, а работа была легкой в хорошо устроенном домохозяйстве Корта; таким образом, она так же стала объектом зависти, как и госпожа в высших кругах.

Мужчина, сидевший на обвалившемся деревянном срубе колодца, встрепенулся, когда служанка госпожи вышла из тени лип и встала перед ним посреди травы и кустарника.

Я уже говорила, что это было уединенное местечко, закрытое со стороны сада, — его можно было увидеть только из окон мансарды крыла дома.

— Феба, — заговорил мужчина, складывая нож, которым он остругивал столбик для забора, — ты подкралась ко мне так тихо и незаметно, что я подумал, уж не злой ли ты дух. Я шел дальней дорогой через поля и решил здесь отдохнуть, прежде чем зайти в дом.

— Из окна моей спальни виден колодец, Люк, — ответила Феба, показывая на открытое решетчатое окошко на одном из фронтонов. — Я увидела, как ты тут сидишь, и спустилась поболтать; лучше поговорить здесь, чем в доме, где повсюду полно ушей.

Люк был крупный, широкоплечий, глуповатый на вид деревенский увалень около двадцати трех лет. Его темно-рыжие волосы низко нависали надо лбом, из-под сросшихся густых бровей сверкали зеленовато-серые глаза, нос был большой и прямой и в очертаниях рта было что-то грубое и хищное. Румяный, рыжий, с бычьей шеей он не был лишен сходства с крепкими быками, что паслись на лугах Корта.

Девушка присела рядом с ним на деревянный сруб и одной рукой обняла его за толстую шею.

— Ты хоть рад меня видеть, Люк? — спросила она.

— Конечно, козочка, — неуклюже ответил он, снова открывая нож и продолжая остругивать кол для забора.

Они были двоюродными братом и сестрой, в детстве вместе играли, а в юности полюбили друг друга.

— На вид ты не больно-то рад, — заметила девушка. — Ты бы хоть посмотрел на меня, Люк, и сказал, пошло ли путешествие мне на пользу.

— Румянца оно тебе не прибавило, это уж точно, — ответил он, взглянув на нее из-под низко нависших бровей. — Ты все такая же бледная.

— Но говорят, что путешествие делает людей светскими, Люк. Я была в Европе с госпожой в разных интересных местах, и ты знаешь, в детстве дочери сквайра Гортена немного учили меня говорить по-французски, и было здорово, что за границей я могла разговаривать.