Много званых - Алексей Иванов (2016)

В это время Епифания возвратилась к Прямскому взвозу тем же путём, которым пришла, но не свернула в ущелье взвоза, а мимо Софийского собора побежала, хрустя свежим снегом, к Павлинской башне, круглой, низенькой и толстой. Окошки собора чуть теплились от огоньков свечей – там читали неусыпаемую Псалтирь. От Павлинской башни вниз к башне на взвозе вела дощатая лесенка с перилами и ступенями, забитыми льдом. Она утыкалась в порог караульной будки, которую сколотили Ремезовы. В двери будки было вырезано оконце размером с ладонь, оно светилось: сторож топил камелёк.

Епифания достала нож и поскреблась в дверь.

– Дяденька, пусти погреться, – пропищала она.

Светящееся оконце заслонила широкая рожа солдата.

– Кто такая? Не положено!

– Посмотри, я одна, – жалобно сказала Епифания. – Холопка я, меня хозяин выгнал козу искать.

– Вот дура, – сказал солдат, отодвинул засов и отворил дверь.

У Епифании не было ни жалости, ни страха, лишь глухая и угрюмая радость. Она решительно ударила солдата ножом в грудь. Солдат охнул и повалился в будку. Епифания схватила его за ноги и вытащила наружу, подтолкнула под перила и сбросила в сугроб под склоном взвоза.

Будка была пристроена к выходу из Дмитриевской башни – к выходу из пушного логова фискала. Тяжёлую, обложенную железом дверь в башню надо было бы долго рубить топором, если прорываться в палаты снаружи. Но изнутри раскольники просто прокрутили на оси фигурную пластину накладного замка, и кованый язык легко выдвинулся из глубокого паза.

Епифания кинулась на шею Авдонию.

– Вот и здравствуй, сестра! – обнимая её, победно улыбнулся Авдоний.

Раскольники на спинах скатились по снежному склону Прямского взвоза на дорогу, словно дети, и поднялись на ноги, отряхиваясь. Высоко над ними вздымалась взвозная башня со своими арками, окнами и пушной казной, а ещё выше была столпная церковь, а над её голой колокольней рассыпались все пресветлые божьи планиды, и денницы, и лунницы, и серьги Богородицы, и звенели цаты на незримых ризах созвездий, и тонкими лучами через весь небосвод блистали адамантовы кресты, и Колесница блистала, и Коромысло, и Плуг, и от полудня до полуночи простирала пернатые крыла Гусиная Стая.

– А дале куда, отче? – задыхаясь, спросил Авдония Мисаил.

– А дале к доброму человеку, – Авдоний оглянулся на Епифанию. – Веди нас, сестрица, мы люди нездешние.

– А потом?

– А потом господа славьте, братья: мы на воле!

И раскольники побежали вниз по Прямскому взвозу.

А в Софийском соборе всё звучала неусыпаемая Псалтирь. Инок Илия ждал своей очереди, а инок Никанор у аналоя дочитывал урочную «славу»:

– Да возрадуются и возвеселятся о Тебе все ищущие Тебя, и любящие спасение Твое да говорят непрестанно: «велик Бог!» Я же беден и нищ; Боже, поспеши ко мне! Ты – помощь моя и Избавитель мой; Господи, не замедли!

Никанор перекрестился, поцеловал книгу и шагнул назад, уступая место.

– Благослови, господи, – сказал он Илие.

Запахивая ворот тулупа, Никанор вышел из собора в зимнюю темноту. Он по привычке огляделся и вдруг в жёлтых отсветах из окон собора увидел неподалёку лежащего на снегу чёрного человека. Пьяный, что ли? Замёрзнет! Никанор направился к пьянчуге, наклонился, потряс и повернул его. Это был знакомый солдат, который караулил пушную казну и часто заходил в собор погреться. Солдат был мёртв, а снег под ним багровел от крови.

Никанор побежал прямиком к дому губернатора. В воротах у рогаток монаха остановил сторож, и Никанор, волнуясь, сбивчиво объяснил: не иначе как ограбили пушную казну – караульного солдата пырнули ножом, он пополз к собору за помощью и умер на пути. Сторож разбудил лакея Капитона; Капитон, выслушав, осмелился разбудить губернатора.