С сердцем не в ладу - Буало-Нарсежак (1995)

Он задыхался. Она прошла под аркой, пересекла двор не оборачиваясь, и он приподнял манжету, чтобы посмотреть на часы. Потом медленным шагом, словно тяжелобольной, пошел по набережной. Может случиться, вечером его арестуют. По зеленой воде зигзагами переливались перевернутые отражения судов. На углу Пон-Неф работал художник, не обращая внимания на зевак. Лепра, перевесившись через парапет, погрузился в размышления. «Если меня арестуют, буду ли я любить ее по-прежнему? Если меня разлучат с ней? Если она умрет?.. Может, Ева и права. Я все время что-то себе рассказываю, подогреваю себя. Я хочу, чтобы в жизни было что-нибудь прекрасное. И тем не менее меня дрожь пробирает от страха, что она сейчас там одна…» В памяти проносились обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», фраза из концерта Шумана. Он хотел бы сыграть для нее, чтобы чем-то помочь ей, как-то участвовать в битве. «А что, неплохо бы, — снова подумал он, — написать песню прямо сейчас и преподнести ей. Фожер смог бы». Впервые он вспомнил Фожера без горечи. Прошел буксир, таща за собой три осевшие в воду по самый борт баржи. Ветер играл на воде, разбрасывал листья. Лепра признался себе, что хотел убить Фожера, и почувствовал облегчение. Да, он завидовал Фожеру и ненавидел его всеми фибрами души. Фожер был прав, когда обвинял его. Предумышленное убийство вовсе не обязательно планируется за месяц или за неделю. Это дело нескольких мгновений, достаточно очень захотеть, когда уже начал действовать. Но в этом он никогда в жизни не признается Еве. Значит, он недостаточно ее любит? Можно ли пойти на то, чтобы тебя судила женщина, которая тобой восхищается, благодаря которой ты считаешь себя существом исключительным? Фожер с Евой никогда не притворялся и потерял ее любовь. Фожер был личностью, как-никак. А он — так себе, пропащий малый, даже трех нот не может связать. С другой стороны, все не так. Лепра понимал, что его подавленный вид — лучшее средство заставить Еву сопротивляться, отрицать, лгать. Да, он желал в эту самую минуту, когда она билась в руках полицейского, чтобы она забыла свою идиотскую заносчивость. Подумаешь, солгать! Он почти хотел, чтобы полиция допрашивала ее, чтобы она все больше увязала во лжи.

Он снова взглянул на часы. Не прошло и четверти часа, как он тут терзается. Рыбак вытащил из реки что-то блестящее, извивающееся. Лепра спустился вниз по ступенькам и, пройдя по набережной, подошел к нему. Рыбак вытирал руки носовым платком и насвистывал мелодию Фожера.

— Садитесь, мадам, прошу вас.

Комиссар Борель обошел свой стол и оперся на спинку кресла. Ева тут же поняла, что он за тип: умный, немного самоуверенный, этакий красавец мужчина. Но зубы неровные, в общем, ничего себе, обычный чиновник. Неплохо бы сдать его брюки в чистку… Она улыбнулась, чуть наклонив голову, глядя ему прямо в глаза, но вся настороже.

— Я очень рад видеть вас здесь, мне просто повезло. Я бесконечно восхищаюсь вами.

— Вы пригласили меня для того, чтобы иметь возможность в частном порядке высказать свое восхищение?

Комиссар полуприкрыл глаза и поднял руку, на которой блестел перстень с печаткой.

— Конечно нет. Но я, как и все… Я начинаю грезить, когда слышу ваши песни. И вот сегодня вы здесь, передо мной…

— …во плоти, — закончила Ева.

— Вот именно! Так что я вкушаю величайшее счастье, если позволите…

Он пытался шутить, но получалось неестественно. Глаза его не смеялись. Они были какие-то неестественно голубые, такого цвета бывает, стекло при электрическом свете.

— Меня потрясла смерть господина Фожера, — продолжал Борель.

— Мой муж никогда не был осторожным.

— Я знаю.

Борель сел и похлопал рукой по папке.