С сердцем не в ладу - Буало-Нарсежак (1995)

Вилла казалась, как обычно, дремлющей. Мне не хотелось застать Мириам врасплох, ведь я не забыл, что меня выставили за дверь. Я не был теперь ни своим, ни чужим и не имел понятия, как сообщить о своем появлении. Обычно Ньете бежала навстречу. Сегодня — ни малейшего шума. Я поднялся по ступенькам, дверь не заперта. На первом этаже — никого. Я кашлянул — ни звука. Подошел к лестнице. Неприятный сюрприз — на вешалке висел плащ, голубой плащ Мириам. Впрочем, естественно, что он висел там. Это его место. Что бы я подумал, если бы его там не увидел? Что Мириам его спрятала, как фотографии? Все же этот темный силуэт у лестницы производил неприятное впечатление, и я посматривал на него, пока поднимался наверх. Дверь комнаты приоткрыта, я заглянул вовнутрь. Мириам спала! В пять часов! Потом ночью будет бодрствовать. Абсурд! Я вошел, и тут же запахло аптекой. Мириам заболела? Ставни не закрыты, я ясно видел ее лицо. Может, оно было чуть бледнее, чем всегда, но на нем скорее печать таинственных терзаний, чем физической усталости. Печаль, которую я так часто замечал, теперь была столь очевидной и трогательной, что меня охватила жалость. Не из-за меня ли она так страдала во сне? Я хотел уберечь Элиан, но сознавал ли, каким испытаниям подверг Мириам? Не она ли была жертвой? Не придумал ли я эту невероятную историю с колодцем и люком как предлог, чтобы отречься от своей любви? Так как ее любовь, столь сильная, болезненная и страстная по сравнению с моей, меня стесняла, принижала и, если можно так выразиться, пригвождала к позорному столбу, я превратился в человека, который разучился говорить «да»… Мириам!.. Мириам, дорогая!.. Мириам, которая еще глубоко волновала меня, особенно в эту минуту, когда она принадлежала мне вся целиком, такая беззащитная во сне. Мне нравятся беспомощные существа. В подобном чувстве, наверное, больше гордости, чем доброты! Но это искреннее чувство. Я встал на колени перед кроватью. Мириам легла, не раздеваясь. Она просто набросила на себя одеяло. Доказательство невиновности я мог получить тут же, не оскорбляя вопросами, которые возмутили бы ее. Достаточно приподнять одеяло. Я не решался. Меня удерживало уродство жеста. Не проще и не честнее ли было разбудить Мириам, сказать: «Поклянись мне, что ты ничего не предпринимала против моей жены» — и поверить ей на слово? Зачем нужно обязательно удостовериться, потрогать руками, самому вынести приговор, как будто я и суд, и судья, и свидетель, и обвинитель в одном лице. Бешеное желание узнать, узнать что-то, порочащее Мириам, мной овладело до головокружения. Я приподнял одеяло и на левой лодыжке Мириам увидел толстую повязку!

В состоянии прострации я находился довольно долго. Значит, так и есть! Все, чего я опасался, упрекая себя в одной мысли об этом, — все правда! Мириам хотела убить Элиан. Других объяснений нет. Женщина в голубом — она! Том лаял на нее, так же как лаял на меня, когда я возвращался из Нуармутье. Она открыла люк, идя ва-банк и полагая, разумеется, что это не вызовет моего негодования, что я смирюсь со свершившимся фактом! В общем, я ей дал право действовать, отказавшись принять окончательное решение. Теперь мы, стало быть, сообщники. Элиан чуть не стала жертвой. Элиан! Моя маленькая Элиан!

Голова моя упала на постель, сил встать не было. Я стал понимать, почему Мириам изгнали из Африки, но не сердился на нее. Все произошло по моей вине. Я возомнил, что сильнее Виаля, хотел помериться силами с Мириам. Я проиграл. Сейчас приходится расплачиваться… Эта еще не ясная мысль принесла некоторое облегчение. Мне не требовалось выслушивать объяснения Мириам. Я знал теперь, в чем дело. Оставалось незаметно удалиться. Я с трудом поднялся. Колени ныли. Я уже выходил из комнаты, когда Мириам проснулась.

— Франсуа… Как мило, что ты пришел, Франсуа…

Она приподнялась и застонала.

— Я с трудом могу двигаться!.. Садись же…

— Я только приехал, — сказал я. — Что произошло?

Она показала лодыжку.