С сердцем не в ладу - Буало-Нарсежак (1995)

Мы отправились обедать. Потом осмотрели квартиру. Договор был тут же заключен. Затем мы купили, вернее, Жильберта купила то, что называла предметами первой необходимости: белье, кое-какие продукты, что-то там еще. Напрасно я говорил, что можно было бы так не спешить, ей же, наоборот, хотелось как можно скорее покинуть Париж. Вечером мы на такси переехали в Ла-Сель-Сен-Клу. Я был совершенно разбит, она же была неутомима, быстро поставила в вазу цветы — я даже не заметил, когда она успела купить их, — и приготовила праздничный ужин. Сидя без сил в самом удобном кресле, я мог лишь наблюдать, как она из крохотной кухни бегает в ванную, и восхищался ее предусмотрительностью, вкусом, сноровкой и, главное, ее веселостью. Она напевала, она, которую я так часто видел мрачной и озабоченной, вечно настороженной. Я сохранил самое чудесное воспоминание о нашем первом ужине. Под узким столом наши колени соприкасались. Я воровал у нее хлеб, она пила из моего бокала. По мере того как голод утолялся, огоньки иного голода загорались в наших глазах, заставляя беспричинно смеяться, придавая словам скрытую теплоту. В конце ужина Жильберта принесла бутылку шампанского поскольку, она подумала и о шампанском, я ее откупорил, и мы очень торжественно, глаза в глаза, выпили за нашу любовь. Наступил новый вечер и новая ночь…

Очарование продолжается. Мы похожи на те очень молодые пары, которые так часто можно встретить в Париже, — они словно не замечают окружающей их толпы, околдованные, сплетенные, словно ветви дерева, опьяненные нежностью. Я уже не задаюсь никакими вопросами. У меня на это нет времени. У меня ни на что больше нет времени. Я весь отдаюсь созерцанию и без конца повторяю: «Нет, этого не может быть!» Я знаю ее всю, но и теперь она по-прежнему так же непостижима для меня, как бывают непонятны нам наши домашние животные, живущие бок о бок с нами. Я осыпаю ее ласками, но она не принадлежит мне. Существо, которое любишь, бесконечно далеко от тебя, оно замкнуто в самом себе, окружено твердой и гладкой оболочкой, точно галька, отполированная набегающими морскими волнами… Жильберта! И все-таки мне неизвестно, что скрывается в глубине ее светлых глаз. Иногда, чтобы приобщить ее к этой тайне, я исполняю для нее глубоко трогающие душу мелодии, но она сразу же останавливает меня.

— Нет, — шепчет она, — оставайся со мной!

— Но ведь так я делаюсь еще ближе к тебе.

— Нет. Я не хочу становиться твоей мечтой!

Часто, лежа на спине, держась за руки, застыв подобно каменным изваяниям, мы, расслабившись, слушаем, как стремительно проносятся машины по автостраде. И я повторяю про себя: вот оно, это и есть счастье. Мне нечего больше желать… Но по той гулкой пустоте, которую я ощущаю в себе, я понимаю, что не этого покоя, не этого отсутствия желаний я хочу. Удовлетворение желаний еще не означает полноты жизни, и, однако, мне кажется: я умер бы, если бы Жильберты вдруг сейчас не оказалось здесь со мной… Квартет Кристена!.. Надо будет много работать, если я хочу выиграть эту партию!

— О чем ты думаешь?

— Ни о чем.

— Нет, думаешь. Я слышу, как ты думаешь. Я уверена, что и сейчас эта голова полна музыки.

Она покрывает мой лоб короткими поцелуями, и ее волосы, словно теплый дождь, пахнущий опаленной землей и бурей, падают мне на лицо. Она запретила мне говорить о прошлом, но сама невольно все время обращается к нему, намекая на него, как будто нашей любви нужно пустить глубокие корни, чтобы защитить себя от будущих испытаний. Я уверен, когда-нибудь она по собственной воле расскажет мне всю правду. Правду, которая тогда уже не будет иметь значения; засохшая корка отвалится сама, оставив лишь небольшой шрам. Иногда она вслух подсчитывает.

— Дом и мебель представляют солидный капитал… Мы можем уехать из Парижа, если захотим…

— Это не так-то просто, — возражаю я.

— Почему?

— Ты прекрасно знаешь… Боше… Квартет.

— Это так необходимо?

— Послушай!