Раубриттер - Борис Конофальский (2020)

На лице кавалера отразилось чувство глубокого презрения, он кулаком ткнул здоровяка в лицо, не ударил, а толкнул, чтобы тот сел на лавку свою, к тряпке и к тазу своему. Кавалер постоял еще пару мгновений и все с тем же выражением презрения сказал этому Гроссшвулле сквозь зубы:

— Еще раз струсишь — повешу.

И отошел от него к офицерам.

— Ну, что, — спросил его Роха, — значит, идем на тот берег?

Волков посмотрел сначала на него, затем на Рене и сказал:

— Господа, я женюсь.

— Поздравляю вас, — удивленно произнес Рене, видно, никак он не мог понять, к чему сейчас об этом говорить. Время ли оповещать о женитьбе.

— На госпоже Брунхильде? — осторожно уточнил Роха.

— Нет, на Элеоноре Августе, девице фон Мален. Третьей дочери графа Малена, — спокойно отвечал кавалер.

— Поздравляю вас, — еще более удивился Рене.

— Ишь, ты! — восхитился Роха. — Значится, на дочери графа! А Брунхильда получается… Того…

— Госпожа Брунхильда Фолькоф выходит замуж за самого графа, — сказал кавалер и пошел к лошади.

И Рене, и Роха стояли и удивленно смотрели ему вслед, не произнося ни слова. Только переглядывались. Очень они были удивлены и самим событием, и временем, которое Волков выбрал, чтобы сообщить им о нем.

Когда он сел на коня, то повернулся к ним и сказал:

— Я приглашаю вас быть моими шаферами, господа, и предайте ротмистру Бертье, что его приглашаю тоже.

Может, только самые старые и самые опытные солдаты, давно загрубевшие от войн и походов, не волнуются пред сражениями.

Они все видели много раз. Они видели и тяжелые осады, и большие сражения, и длительные компании с бесконечной чередой кровавых стычек и схваток. Они знали и хмельные от вседозволенности победы, и горькие от крови и потерь поражения.

Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Для них всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, стоять насмерть, либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома, либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого нужен приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье. Тут неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все, наконец, стало для него на свои места. Никаких тебе «или».

И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг все это закончилось. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за его спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла, одно мгновение, послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед».

Сейчас заорут сержанты и строй солдат двинется вперед.

И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже ничего нельзя было изменить.

— Видит Бог, я этого не хотел, — сказал он сам себе негромко.

— Что? — не расслышал его Максимилиан.

— Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона и поезжай в поместье Мелендорф, к графу, отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще скажешь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают, — он говорил невежливо с молодым человеком, обращался к нему на «ты», делал это намеренно.

Юноша смотрел на него чуть не с испугом.

— Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, — сказал он.

— Ты врачеватель? — сухо поинтересовался кавалер.

— Нет, но я…

— Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять, — зарычал на него Волков.

— Да, кавалер, — сказал Максимилиан, опуская глаза.