Башмаки на флагах. Том первый. Бригитт - Борис Конофальский (2020)

Письма были очень хорошие, в одном епископ сообщал, что написал архиепископу и всем своим соседям, в том числе и доброму епископу Вильбурга (тут Волков даже посмеялся, представив, как затрясутся подбородки того епископа) о славном деле у холмов и о том, как хорош Иероним Фолькоф, коего кличут Инквизитором, а деяния его так успешны, что он не иначе, как истинная Длань Господня, что по делам карает еретиков горных, что чтят людоеда Кальвина и не чтят Папу, Наместника Божьего. Дальше добрый старый епископ писал, что также напишет и самому курфюрсту Карлу, чтобы искать мир между ним и его славным вассалом.

Да, а вот это Волкову никак не помешало бы, хорошо бы было, если бы епископ заступился перед герцогом за него. И не только он, а ещё и другие попы. Враждовать с сеньором, воюя с горцами, ой как непросто ему было.

Дальше епископ писал, чтобы Волков непременно на Рождество был при всей своей «красоте» — то есть при выезде, при знамёнах и при лучших своих людях — в Малене, что будет сам старый епископ встречать его у ворот города и вести с крестными знамениями до кафедрала, где будет служить мессу в честь него.

Это тоже ему было в большое благо. Пусть горожане видят в нём большого воина и победителя. Все и всегда хотят дружить с победителями. Пусть так и будет. Хорошо, что на его стороне такой умный епископ.

Дальше он развернул другое письмо, и оно тоже было хорошим.

Писала ему огнегривая его красавица и верная помощница Бригитт.

Писала, что ей не сладок дворец епископа, потому как в нём нет господина сердца её, что считает она дни, когда сможет видеть его и целовать руки его. Волков читал и, сам того не желая, вспомнил её тяжёлые и красные, как медь, волосы. И захотелось ему прикоснуться к белой щеке в веснушках. К её небольшой, но такой твёрдой и красивой груди, к её крепким и горячим ягодицам. Ах, как хорошо бы сейчас было. Он вздохнул и решил, что сидеть у реки больше смысла нет, нужно снимать лагерь. И настроение от этой мысли у него улучшилось. Да, надо собираться домой, хотя бы потому, что солдаты дома будут есть свою еду, а не его. И, конечно, он увидит свою Бригитт. Рыжую и красивую, стройную и умную Бригитт. Да, всё было прекрасно, кроме одного, и это одно, может, даже перевешивало всё хорошее. Он стеснялся спросить об этом у Александра Гроссшвюлле, боялся, что это покажется проявлением дурной слабости, но не выдержал:

— А от госпожи Эшбахт письма не было?

— Нет, кавалер, не было, — отвечал Увалень, вставая с сундука, на котором сидел.

«Зачем спрашивал, дурак, будь там письмо, так Увалень уже отдал бы его тебе».

И он опять от обиды, от досады задаёт глупый вопрос:

— А моё письмо вы госпоже Эшбахт передали?

«Да как же он мог не передать?»

— Конечно, кавалер, в руки, при епископе то было, за столом они сидели.

— И что она сказала?

— «Благодарю вас».

— «Благодарю вас»? И всё?

— И всё.

— И не читала? — Волков начинал раздражаться. Куда только девалось благодушие и приятное расположение духа от двух писем.

— При мне нет, — начал вспоминать Увалень. — Спрятала в рукав.

«Мерзавка, всем поведением своим норовит уколоть, всяким движением показывает высокомерие своё графское. Семейная спесь так из неё и лезет наружу. Ты хоть в лепёшку расшибись, хоть сарацинского султана победи, всё равно она губу будет кривить в небрежении, ведь она из рода графского, а ты выскочка из бюргеров, из городских простолюдинов. Или, может, она так холодна из-за Шоуберга, но так то уже в прошлом, чего о нём думать, или она до сих пор по нему сохнет?»

Эх, жаль, что нет другого «Шоуберга», чтобы ей насолить, он бы и его повесил на заборе.

Волков встал:

— Вы свободны, Александр.

Накинул шубу и решил пройтись перед обедом по лагерю, подойти к реке. Настроение у него было дурным, но его скрашивало то, что у него почти не болела нога при ходьбе.