Проданная - Кира Шарм (2020)

Зажимаю в зубах сигару, плюнув на стакан, беру уже бутылку, глотая прямо из горла.

До сих пор в ушах ее вздохи и всхлипы. И слова ненависти бьют в висках, как колокол. И ее сброшенное лужицей платье на ковре — как красная тряпка для быка!

Рот горит от ее укусов, как и кожа от бороздок, оставленных ее ногтями.

Но это, блядь, ни разу не отрезвляет.

Наоборот, — я хочу… чтобы царапалась и извивалась, чтобы кусала и орала снова и снова!

Но только теперь уже не так. По-другому. Чтобы от страсти с катушек слетела, чтоб имя выкрикивала мое с пьяными дурманными глазами, совсем одурманенными мной!

Блядь!

Даже струйка дыма, которую выпускаю изо рта получается какой-то нервной, судорожной и рваной.

И виски не стирает вкуса ее губ и кожи с моих.

А запах, что остался на моих пальцах…

Он пробуждает во мне зверя, который способен сейчас, несмотря на собственное слово, наплевав на все пойти в ней, вышибить на хрен дверь и взять ее — грубо, по-звериному, с громким рычанием. Сожрать, подмять под себя и вбиваться до одури, до всполохов перед глазами!

Резко подымаюсь, прохожу до этого платья, что обтягивало ее тело, как вторая кожа, а с учетом телесного цвета и вовсе казалось, что из одежды на ней только бриллиантовое колье. Отшвыриваю ногой в сторону, подальше, чтобы глаза не мозолило и не свернуло мне и без того закипевший мозг.

Снова сажусь за стол, с каким-то диким рычанием.

Присасываюсь к бутылке, вытряхиваю на язык последние капли и раскупориваю новую.

Блядь!

Глава 28

В сизых клубах дыма передо мной будто оживает прошлое…

Давний день рождения, — тогда мне как раз исполнилось пятнадцать.

Смеющийся отец вместе с Серебряковым.

Только когда они были вдвоем, таким видел всегда строгого, во многом очень жесткого, а иногда и жестокого отца, подавляющего все вокруг своей железной воле, державшего все в стальном кулаке. Все и всех.

Но только не с лучшим другом детства, с которым они начинали, выбираясь из нищеты, из грязи. Начинали оборванцами на каких-то улицах, названия которых давно на хрен стерлись из истории.

Они обнимаются, хлопают друг друга по плечам, неизменно с сигарами в зубах, с бутылкой дорогого виски, который в особенно удачные дни хлещут стаканами. Правда, крайне редко.

Отец называет Серебрякова Левой, а тот его — Михой, почему-то на грузинский манер.

Обычно их посиделки проходят вдвоем, в кабинете отца.

Но в тот день я прохожу мимо, вернувшись ночью со своей бурной вечеринки с друзьями, с которыми праздновал, даже не заглядывая в распахнутую дверь его кабинета, и меня окликают.

— О, а вот и жених наш! Вернулся!

Скривился, дернув головой.

Редко, крайне редко отец был в таком состоянии. И что это вообще за «жених»? Не на отца вообще похоже, а на бабушек из подъезда — да, да, когда-то мы жили не в этом огромном доме, а в самой настоящей высотке, где люди жмутся в коробках стен, как пчелы в улье. Я не забыл. Но уж точно не мог представить, что когда-нибудь снова вернусь туда… Вот они и любили смотреть на меня, где-то пятилетнего, приговаривая, качая головой «какой жених вырос»! Неужели батя стареет? Да ну нет, просто уж слишком сильно пьян. Накидались с Левой по самое не хочу. И то немудрено. Мы с мамой напрасно прождали его с офиса до самого вечера. У него там сделка века какая-то наметилась. Похоже, сделка века таки состоялась.

— Стас! — голос отца начинает звучать сталью, когда я, покачав головой, таки прохожу дальше.

Тоже не кисло погулял и теперь одно желание — завалиться спать. И меньше всего хочется развлекать отца и его гостя. Хоть это и ему несвойственно. Но после «жениха» мне уже кажется, что меня сейчас заставят влезть на стул и прочитать стишок. Ну, или отец захочет похвастаться, как я уже начал разбираться в бизнесе. Что, в сущности, одно и тоже, только с возрастом и стишки разные, да.