Могила моей сестры - Роберт Дугони (2016)

– Я был судебным приставом у судьи Лоуренса на первом суде, – сказал он. – Теперь это что-то вроде дежавю. Даже зал отвели тот же самый.

* * *

Чтобы вместить ожидавшуюся толпу, судья Мейерс действительно выделил церемониальный зал на втором этаже, где Эдмунда Хауза судили двадцать лет назад, в те ужасные дни. Почти все в зале осталось таким же – от роскошного мраморного пола до коробчатых балок из красного дерева на потолке, с которого свисали бронзовые с цветным стеклом люстры. Изменились только технологии. В углу, слева от места судей, где раньше располагался стенд, чтобы показывать фотографии присяжным, теперь стоял телевизор с большим плоским экраном, а на столах у всех участников процесса, у судей и адвокатов и на месте опроса свидетелей стояли компьютеры.

Дэн сидел за столом слева, ближайшим к окну. Когда Трейси вошла, он бросил на нее быстрый взгляд и продолжил просматривать свои записи. Несмотря на события прошлого вечера, Трейси показалось, что он выглядит стильно в своем темно-синем костюме и белой рубашке с солидным серебристым галстуком. В отличие от него, Вэнс Кларк уже выглядел утомленным. Он стоял у ближайшего к пустым креслам присяжных стола, сняв свой спортивный пиджак и закатав рукава рубашки. Опершись руками на стол, Кларк склонился над топографической картой и, закрыв глаза, свесил голову. Трейси задумалась, приходило ли ему когда-нибудь в голову, что он может снова вернуться в этот зал суда и будет сидеть напротив того же обвиняемого, которого упрятал за решетку двадцать лет назад. Она сомневалась, что приходило.

Когда дверь в судебный зал распахнулась у нее за спиной, появилась еще часть прошлого. Паркер Хауз, дядя Эдмунда, увидев ее, в нерешительности замер, словно думая, входить или нет. Он постарел. По прикидкам Трейси, ему было уже лет шестьдесят пять. Его волосы поредели и поседели, но по-прежнему свисали прядями до воротника куртки. Лицо его, загорелое и обветренное от многолетней работы под открытым небом, обвисло от тяжелой жизни и пьянства. Засунув руки в карманы потертых джинсов, Паркер потупился и прошел вдоль задней стены на противоположную сторону зала, стуча своими потертыми сапогами со стальными носками. Он сел в первом ряду позади Дэна, на то же самое место, где сидел во время первого суда, по большей части в одиночестве. Отец Трейси во время процесса каждое утро демонстративно здоровался с ним, и когда Трейси спросила почему, отец ответил:

– Паркеру тоже тяжело.

Теперь Трейси подошла к нему, но он глядел в окно на продолжающийся снегопад.

– Паркер.

Он повернул голову, словно удивился, услышав свое имя, и, помедлив, нерешительно встал.

– Привет, Трейси. – Его голос звучал не громче шепота.

– Сожалею, что заставляю вас пройти через это снова, Паркер.

– Да, – сказал он, чуть сдвинув брови.

Не зная, что еще сказать, она оставила его и инстинктивно направилась к первой скамье позади места обвинителя. Это была скамья, на которой она сидела вместе с матерью, отцом и Беном, но знакомое окружение вдруг ошеломило ее, и она поняла, что ее чувства более уязвимы, а промежуток между самообладанием и слезами меньше, чем она хотела признать.

Трейси отошла назад и села во втором ряду.

Ожидая, она то проверяла электронную почту на своем телефоне, то смотрела в окна с деревянным переплетом. Снег облепил деревья во дворе и покрыл все сверкающей нетронутой белизной.

Без десяти девять пристав отпер двери и распахнул их. Толпа устремилась внутрь, заполняя скамейки, как в кинотеатре, занимая лучшие места и кладя куртки, шляпы и перчатки на соседние, чтобы зарезервировать их для друзей.

– Граждане, не резервируйте места, – говорил пристав. – Здесь кто первый пришел, тот и сел. Пожалуйста, кладите пальто и перчатки под скамью, чтобы осталось место для тех, кто все еще стоит на холоде.

Если, как предполагалось, заполнить галерею, зал мог вместить более двухсот пятидесяти человек.