Следствие ведут знатоки - Ольга Лаврова, Александр Лавров (2017)

Вот с этим-то красавцем и свело его нынче утром желание обзавестись свежей газеткой. Почти прежний кот, только пахнул значительно дешевле. Мужественно смотря следователю в лицо — чуть ниже глаз, — он отрапортовал о своей поездке в колонию: первое свидание с женой после суда. О ней Пал Палыч услыхал что-то невнятное и вскользь, зато получил полный обзор переживаний самого Маслова, «травмирующих психику культурного человека». «Уродливо… угнетающе… нравственная духота… я прямо потрясен… в поезде грязь… я же человек брезгливый…»

«Ну, еще бы! Ты любишь красиво и уютно. А она как, небось, готовилась, прихорашивалась. Как ждала. Бедняга. И сердце неважное».

— Будя сопли разводить! — оборвал Знаменский с несвойственной грубостью. — Вы, пардон… переспали с Ириной Сергеевной? Или проявили культурную брезгливость?

Маслов ошарашено заморгал, даже скулы закраснелись. После паузы стал давиться словами:

— Нет… то есть да… в смысле, я старался не проявлять… Но я поражен вашим…

— На здоровье, — буркнул Пал Палыч и пошел своей дорогой.

А потом, препровождая казенное время, сидел на диване и ворошил прошлое. «На суде она была уже с седыми висками. В тридцать четыре года… Все ли я тогда сделал? А что тут вообще поделаешь?.. Домогаюсь склеить, а черепки друг к другу не прилегают и клей никудышный».

Почему-то некоторые судьбы сидят в печенках годами. То ли судьбы такие горемычные, то ли печенки дурацкие.

2

На то, чтобы увидеться с Кудряшовым, имелась законная юридическая зацепка. Знаменский, любитель дотошно доводить все до конца («до тошноты» — как шипел порой Томин), выделил часть «Ангарских» материалов в отдельное производство, да руки не доходили заняться.

Утренняя встреча дала толчок. Пал Палыч скоренько составил надлежащую бумажку и отправился доложиться начальнику отдела Скопину.

Тот вздохнул (работы по всем линиям невпроворот), помолчал (укоризна), но отпустил его «смотаться» на денек туда, где пребывал ныне осужденный — ударение на «у», это профессионализм, как, к примеру, «добыча» у шахтеров. Скопин ценил Знаменского, примерно понимал его внутреннее устройство и не стал ни о чем допытываться. Раз просится «в отрыв» — значит, приспичило.

…Вагон попался сносный, двое попутчиков тоже. Потолковали меж собой о политике, женщинах и собаках (о последних — уважительно). Под конец, правда, загомонили громче приличного: когда «душа с душою говорит», где бы найти третью. Но, не найдя (Знаменский соблюдал следственное правило не пить с посторонними), взгромоздили пожитки на пустую полку и полегли спать.

Под поездной перестук и поскрипывания Знаменский тоже закрыл глаза. Почему-то всплыл плакат, стоявший в конце платформы. «Берегите свою жизнь!» и картинка: беспечный гражданин в старомодной шляпе с легким чемоданчиком переходил железнодорожный путь перед надвигавшимся локомотивом. Но поскольку локомотив был изображен на почтительном расстоянии, а гражданин практически миновал рельсы, его жизни ровным счетом ничего не грозило. Наглядная пропаганда била впустую. Сюда бы стенд с некоторыми фотографиями из музея криминалистики. Ох, наша наглядная пропаганда… Бесчисленные лозунги по городу. Гигантскими буквами: «Слава советскому народу, строителю…», «Решения Пленума — в жизнь!», «Досрочно выполним…» У матери знакомая есть, переводчица при иностранцах, так она замучилась с этими воззваниями. Заезжим все интересно, приходится переводить.

— Полной дурой себя чувствуешь, вы не представляете! Да еще спрашивают: а зачем это висит?

Действительно, зачем висит? Никто ж не читает. И на гражданина в старомодной шляпе не смотрят.