Следствие ведут знатоки - Ольга Лаврова, Александр Лавров (2017)

— Что ее кто-то принуждает, шантажирует!

— Есть. Все это и еще много чего.

— А нет ли такой версии, что у нее сложно и нестандартно и здесь, — притронулась Кибрит ко лбу, — и здесь, — указала на сердце. — Может быть, в ее жизни — мы не знаем почему — настал момент, когда она должна была сделать выбор?

Знаменский задумчиво почесал переносицу. На пьющих мужей жены заявляют. На тех, которые дерутся, гуляют. Но те, что воруют, тащат в дом и покупают жене, чего душа пожелает, — этим супружеский донос не грозит… если нет иной уважительной причины.

Томина не заметили, он громко кашлянул, возвещая о себе. Кибрит вздрогнула.

— Шурик, у тебя несносная привычка подкрадываться, как кошка.

— У Томина масса несносных привычек, но зато он принес вам в клювике преинтересную бумажку! Я посетил тещу Шахова — представился работником коммунального хозяйства — и получил от нее заявление о починке унитаза. Отпечатала собственноручно на машинке «Москва». Сравни с анонимками.

Кибрит внимательно прочла заявление.

— Та самая машинка!

— Но должен тебя разочаровать — теща немолода, маникюра не носит, волосы светлые с проседью.

— Шурик, под рубрикой «Коротко об интересном» — анонимки, судя по отпечаткам, писала Шахиня!

— Это ты вчера?! Зинаида, нет слов! Пожалуй ручку!.. Ну, теперь Паша ее прижмет!

Шай-бу! Шай-бу! Публика жаждет, а у нападающего ноги разъезжаются врозь. Не понимал Знаменский, как ему Шахиню прижимать и будет ли он прижимать…

12

В повестке проставлено 16 часов, сейчас без четверти. Он прослушивал запись своего разговора с тещей Шахова:

«Я — мать, считается, что мы всегда необъективны, но разве он — муж для порядочной женщины? Сколько раз я Леночке говорила… — пауза, сморкание. — Ему нужна не жена, а красивая витрина для бриллиантов. Но рано или поздно, если теперь вам не удастся, то потом его все равно посадят! Что ее ждет? Носить передачи в тюрьму? Ребенка нет, друзей растеряла…»

Монолог длился, женщина вспоминала детство дочери, юность. Знаменский выключил магнитофон, убрал его, присел на диван. Диван был наследием тяжкого прошлого; на нем ночевал кто-то, боявшийся не оказаться на месте, если сверху грянет телефонный звонок. По нормам нынешней меблировки диванов не полагалось, но Знаменский держался за свой упрямо — привык, хотя тот норовил кольнуть пружиной и не радовал взор.

Резкий короткий стук в дверь. Шахиня. Вошла без приглашения — собранная, жесткая, готовая к отпору. Увидя, что за столом следователя нет, замешкалась на пороге. Знаменский погасил в себе толчок встать и, когда она нашла его взглядом, остался в той же домашней позе на диване.

— Садитесь, Елена Романовна.

Та повернула стул, села лицом к нему. Знаменский молчал, и она молчала. Спустя минуты две — пауза уже давила — протянула повестку. Он долго изучал бланк. Отчасти намеренно затягивал молчание, чтобы сбить с нее боевой настрой, отчасти выверял мысленно первые фразы. Перед ним сидела загадка. С царственной осанкой и потаенным глубоким разладом в душе. С проколотыми мочками ушей без серег, с тонкими скульптурно-безупречными пальцами без колец. Все изъято, описано — либо припрятано.

«Ладно, сколько можно молчать».

— Вызвал я вас официально, но, думаю, лучше нам просто поговорить.

«Надо выбить ее из ощущения, что она пришла к человеку, справляющему должность. Пришла в милицию. Вся ее предшествующая жизнь создает инерцию, в силу которой милиция для нее враждебна».

— Я вот сидел и обдумывал, как похитрее построить допрос. Вот, думал я, придет женщина, мужа которой обвиняют в преступлениях. Как она к этому относится, я в точности не знаю. По некоторым признакам относится необычно.

В ответ ни звука, ни движения.