Следствие ведут знатоки - Ольга Лаврова, Александр Лавров (2017)

— Дочку мастера, который перед революцией практически возглавлял московское отделение фирмы. Старушка говорит: цело клеймо. Отцова, говорит, память, разве я выкину? Начала искать, все перерыла — нету. Спрашиваем, когда она его последний раз видела. Говорит, давно. Тогда спрашиваем, не интересовался ли кто вещами после отца? Кому она их показывала? Раньше, говорит, жил по соседству хороший человек, понимающий, вот он интересовался. А теперь вовсе не с кем стало про старину поговорить. Мы намекаем: не он ли, мол, «того»? Старушка руками машет: «Что вы, редкий был человек». А звали того человека, товарищ полковник, Боборыкин Анатолий Кузьмич!

— Увлекательно. Но что тут служит доказательством? К одной старушке ходил один старичок. У старушки пропала печать. Похоже, старичок стащил. Если действительно он, то он же стянул и картины из музея. Так?

— Но при его широчайших связях, товарищ полковник, при финансовых возможностях он как раз годится в руководители крупной аферы!

— Годится — не значит является. Кто он в прошлом?

— Томин выехал в Ленинград. За прошлым Боборыкина.

— Моих нет, — предупреждает Муза, впуская в квартиру Кима.

— Вот и хорошо, я к вам, — потирает Ким озябшие руки.

— Ты опять бросил работу?

— Не могу я учителем рисования!

— Ишь! Алик может учителем, а он не может. Чайку вскипятить?

— Только демократично, на кухне.

Пока Музы нет, Ким вынимает и ставит на виду небольшую серебряную фигурку.

Возвращаясь, Муза замечает ее еще с порога.

— Что это?!.. — Она поспешно берет фигурку, осматривает и ощупывает — нет ли клейма. — Ох, даже напугал — почудился новый Фаберже!.. Твоя?

— Моя. Купил немного серебряного лома и поработал наконец в свое удовольствие. Как?

— Очень неплохо, Кимушка. С фантазией и со вкусом. С большим чувством материала. Приятно посмотреть.

— И только?

— Чего же тебе еще?

— «Приятно посмотреть»… Если на то пошло, это — выше Фаберже!

— Ну-ну, не заносись в облака, — смеется Муза.

— Да будь тут проклятый штамп — вы бы рыдали от восторга!

— Слушай, не строй из меня дурочку. — Муза достает пепельницу-лягушку и ставит рядом с фигуркой Фалеева. — Гляди сам. Сравнивай. Тебе не хватает школы, не хватает стиля, аромата эпохи. — Она оглаживает пальцами обе вещи. — И на ощупь совсем не то. Нашел с кем тягаться!

— Я-то ждал… — медленно, с надрывом говорит Ким. — Я-то вам верил, как оракулу… больше, чем себе! Где ваши глаза, Муза Анатольевна? Чем Фалеев хуже Фаберже?!

— Ну-у, наехало. Кто велит верить мне, как оракулу? В искусстве есть один непогрешимый судья — время.

Ким начинает нервно и беспорядочно метаться по комнате.

— Это я слышал, слышал. Естественный отбор — только посмертный. Надо, чтобы косточки твои сгнили, тогда человечество спохватится: был на свете большой художник Ким Фалеев. На шута мне посмертная слава, если сегодня я имею кукиш?

— Не нужна — не бери, — уже сердится Муза.

— Нет, возьму! Но возьму, пока живой! Искусствоведы обожают писать: «Умер в нищете и безвестности». Не желаю подыхать в безвестности на радость будущим искусствоведам!

Он хватает фигурку и срывается вон, только грохает входная дверь.

14

Вдруг как-то неожиданно в деле наступает перелом. Хотя начинается знаменательное утро с события не столь уж впечатляющего.

Когда Зыков возил студентов на опознание копий, с ним непременно пожелали встретиться члены общественного совета музея — они горели стремлением помочь следствию. Зыков и думать о них забыл, а они дали о себе знать по междугородке. Оказывается, объявили собственный розыск, списались с любителями живописи и выяснили, что Плющевскому музею предлагали купить две картины. Копии того Врубеля и Венецианова, что были перевешены Пчелкиным и уцелели.

— Те, что ворам не пригодились? — уточняет Зыков.