Голос тетушки звучал так заботливо. Герцогиню будто подменили. От ее прежней невозмутимости и важности не осталось и следа. И в глазах светился беспокойный огонь, напоминающий аркуны, горящие на топком болоте. Помню, однажды мы с Милли пошли за грибами и потерялись, проплутав по аухвайненскому лесу до самой темноты. Вот тогда я их и увидела – тревожные яркие сгустки, перебегающие с места на место. Милли сказала, что это души утопленников, неспособные обрести покой. Якобы, они так и бродят впотьмах, пугая случайных путников и заманивая их в самую топь. Слава Единому, в тот раз мы сумели выбраться, но я на всю жизнь запомнила странное манящее чувство, что тянуло душу к странным огням.

– Леди Эвелин, ваша тетя так много рассказывала о вас и вашем добром нраве, – вернувшись к креслу, сказал Овенбау.

– Да, Эви очень скрасила мое одиночество, – подтвердила тетушка, бросив на герцога странный взгляд. Мне показалось, она чего-то ждет от своего друга. Понять бы еще, чего? – Даже не представляю, что бы я без нее делала?

И снова этот быстрый взгляд на гостя, от которого моментально заныли старые шрамы.

О чем она говорит? На что намекает?

– Полагаю, если вашему сокровищу придать достойную оправу, оно засияет еще ярче, – выразительные глаза герцога задержались на моем лице. – И принесет своей благодетельнице уважение и славу.

– Даже не сомневаюсь в этом, – в голосе леди Шарлотты прозвучал такой явственный намек, что мне захотелось задать вслух тот вопрос, что зрел внутри, но герцогиня меня опередила. – Эви, дорогая, ты не сыграешь нам? – посмотрела она на меня. – Я только что рассказывала герцогу, как прекрасно ты владеешь инструментом.

Единый, откуда тетушка узнала? Когда была жива мама, она сама занималась со мной и даже говорила, что у меня хорошие способности, но потом, когда ее не стало, мне редко выпадала возможность прикоснуться к клавишам. Леди Вонк никому не разрешала подходить к ее старенькому клавесину, а у леди Шарлотты я играла украдкой, когда герцогини не было дома. Выходит, она все-таки услышала. Или слуги ей доложили.

– Моя бедная кузина была прекрасной пианисткой, и ее талант несомненно передался Эвелин, – не унималась тетушка. – Ну же, дорогая, сыграй ноктюрн Шенца, я его всегда любила.

Леди Шарлотта кивнула на открытый рояль, и я поняла, что отвертеться не получится.

Под пристальным взглядом двух пар глаз прошла к инструменту, перевернула несколько листов, отыскивая нужное произведение, села и начала играть.

Поначалу пальцы казались деревянными, но постепенно я «разыгралась», и дело пошло лучше. Нежная мелодия ноктюрна будила в душе воспоминания детства, изящные руки мамы, ее красивый глубокий голос, пышные светлые волосы, скромное серое платье и серебряный кулон на груди…

– Очаровательно! – послышался возглас герцога. – Леди Эвелин, вы очень талантливы.

Он поднялся с места, подошел к роялю и заглянул в ноты.

– И вы так тонко чувствуете музыку, – наклонившись ко мне, уже тише сказал он.

– Благодарю, лорд Овенбау, – склонила голову, стараясь не глядеть на гостя.

– Талант! Настоящий талант! – не унимался герцог, и мне снова стало неловко.

– Эви, иди к себе, дорогая, нам с лордом Овенбау нужно обсудить кое-какие дела, – избавляя меня от смущения, негромко сказала герцогиня.

– Да, миледи, – с готовностью поднялась со скамьи и направилась к выходу, радуясь, что испытание так быстро закончилось.

Лакея за дверью не оказалось, и я, украдкой оглядевшись по сторонам, приникла к гладкому полотну в надежде подслушать разговор тетушки и ее гостя.

– Ну что за прелесть твоя подопечная, Шарлотта. Такая нежная, светлая, воздушная… Настоящий розовый бутончик!

Меня передернуло. Скажите пожалуйста! Бутончик…

– Да, Эрнст, Эви – прелестная молодая леди. А какой чудный у нее характер. Она так чиста и неиспорченна, даже удивительно в наше-то время.