Краш-тест - Анна Жилло (2021)

Права мы оба получили в восемнадцать лет, и практический стаж вождения у нас был почти одинаковый. До появления Жорика Герман изредка водил отцовскую Мазду, когда приезжал к родителям в Выборг, а я сидела за рулем чаще, чем он, на протяжении последних пяти лет. Но когда мы ехали куда-то вдвоем, уступала водительское место ему. Испытывая при этом нешуточную ревность. Все-таки у машины, как и у собаки, может быть только один хозяин. Тем не менее, это было меньшим злом, чем слушать его придирки и советы.

Дождь собирался еще с утра, но полил, как только мы выехали из поселка. Настроение это явно не улучшило. Слово за слово, и где-то ближе к Озеркам мы наконец сцепились. Причем мама, которая лезет не в свою дело, была только отправной точкой. Конечно, ругаться в машине – это верх слабоумия, и я честно пыталась заткнуться, но Германа было уже не остановить. Как будто выплескивал все накопившееся за два месяца.

- Твою мать! – заорала я, теряя терпение. – Или ты прекратишь, или остановись, я на метро поеду.

Герман зыркнул на меня свирепо и замолчал. Каменно. Это означало, что я его смертельно обидела, оскорбила и унизила. А еще - что дома он заберет ноутбук и кой-какое барахлишко и отчалит к себе на Ваську. Извольте радоваться, новый виток спирали.

Как же мне все это надоело…

Мы были уже недалеко от Финбана, когда Герман перестроился перед светофором в левый ряд на поворот. Дождь лил все сильнее, и в четыре часа дня казалось, что уже наступил вечер. Загорелся зеленый, Герман вырулил на трамвайные пути, пропуская встречку. Там шел плотный поток, и поворачивать он начал уже на желтый.

Черную машину, на бешеной скорости летящую через перекресток, я увидела, когда она была уже в нескольких метрах от нас. И, кажется, даже успела заорать:

- Герман!..

= 2.

Это было как в кино. Стоп-кадр: черная морда машины рядом, вытаращенные глаза водителя за лобовым стеклом. Потом удар, резкая боль – и снова как в кино, только без фильма. Свет медленно погас, а потом… так же медленно включился. Фильм зажали. И даже, наверно, деньги за билет не вернут.

- Ну, здравствуйте, - сказала румяная полненькая девушка в голубой хирургической пижамке. – Как вы?

- Вроде, жива, - едва ворочая языком, сказала я и попыталась посмотреть по сторонам, не поднимая голову. Все вокруг завертелось каруселью. – Голова кружится. И руку не чувствую. Правую.

- А зовут вас как?

- Нина. Бобровская. Я где?

- Военно-медицинская академия, травма. Число какое сегодня?

- Двенадцатое с утра было. Июня.

В кино меня всегда умиляли эти вопросы: как вас зовут, какое сегодня число. Но, видимо, это такая стандартная процедура. Проверка, насколько пациент дружен с головой.

- Помните, что случилось?

- Авария… наверно.

- У вас сотрясение мозга, перелом двух ребер и руки – открытый. Ждем снимки, надо оперировать. Кстати, раз уж в себя пришли, давайте согласие подпишем. Ничего, левой рукой, как-нибудь. В принципе, по вашему состоянию можно и без согласия, как экстренную помощь, но лучше нарисуйте закорюку какую-нибудь.

Она отошла, и я осторожно перевела глаза вслед за ней, вызвав новый приступ головокружения. Как выяснилось, лежала я на каталке в закутке, отгороженном от остального помещения раздвижным занавесом. Полностью раздетая и укрытая простыней. Правый бок саднило, впрочем, вполне терпимо. Но как только я шевельнула рукой, ее прошила такая боль, что я невольно вскрикнула. К горлу подступила тошнота.

- Ну-ка, ну-ка! – прикрикнула на меня нырнувшая под занавес девушка – медсестра или, может, ординатор. – Не двигаем рукой, лежим тихонько.

Она подсунула мне картонку с пришпиленным листом бумаги – я никак не могла вспомнить, как же эта штука называется. Здорово меня тряхнуло, похоже. Зажав ручку левой рукой, я нацарапала внизу коряво: «Бобр».

Бобры должны быть бодры… или добры?

Черт! Герман!