Прощённые долги - Инна Тронина (2016)

– Разыскал! – Загорулько поморщился. – Но это такой, знаете ли, свидетель… С ним и на суд не выйдешь по причине невменяемости. Из-за пожара в том доме случился ещё и взрыв. В соседних дачах вылетели стёкла. Рядом, на участке, сейчас проживает старик, восемьдесят шесть лет от роду. Зовут его Иван Парамонович Блинов. Глаза прооперированы, в ушах – слуховой аппарат. В голове полный кавардак, разумеется. Он три года провёл в немецком плену, и дочка очень просила всерьёз к словам отца не относиться. Но я всё-таки решил с ним потолковать, а теперь не знаю, что и думать. Блинова накануне дочка отправила за город, на воздух. Давление у него подскочило из-за ненормальной жары, заговариваться дедушка начал. И, похоже, отдых на природе ему не помог. По словам Блинова, на участке были немцы, в военной форме времён третьего рейха. Он, мол, перепутать ничего не может, так как нагляделся на них достаточно. Переговаривались они между собой, разумеется, по-немецки, с идеальным произношением. Один был, вроде, гауптман, то есть капитан – в мундире вермахта. А второй – в чёрной эсесовской форме. Звания Блинов не различил, сказал только, что не ниже полковника. Они будто бы приехали на «Опеле» с откидным верхом, а с ними были овчарки. Я, правда, этих собак потом увидел – у одного из соседей Блинова. Конечно, собаки могли лаять, когда всё это происходило. Но у старика всё смешалось в одну кучу. Он клянётся, что слышал частые автоматные очереди. Кроме того, различил и пистолетные выстрелы. Какая-то женщина кричала в огороде, а потом её убили из автомата. Я даже поначалу не решался всё это внести в протокол. Боялся, что меня самого за чокнутого примут. Но потом решил – показания есть показания. Старик уверяет, что нападавших было трое. Там был ещё один человек – высокий, стройный, тоже в чёрном блестящем плаще, но без погон и фуражки. Этот, вроде, почти всё время молчал. По крайней мере, по-немецки не говорил. А потом, сказал Иван Парамонович, они из огнемёта запалили дом, сели все вместе в «Опель» и укатили. Вроде, сумку какую-то выносили, большую, бросили в багажник. Вот, собственно, и всё. Потом, при мне, дочка старику давление померила, оказалось двести сорок на сто пятнадцать…

– Вот несчастный человек! – покачал головой Вершинин. – На всю жизнь привязались к нему эти видения. И если что-то такое критическое происходит, сразу фашисты мерещатся. Бандиты в форме времён Третьего рейха? С овчарками и огнемётом? «Опель» с откидным верхом? Вероятно, Блинов всё это видел в концлагере, а теперь бредит.

– Но ведь стрельба из автоматов и пистолетов ему не померещилась? – заметил Загорулько. – Трупы-то остались, десять или одиннадцать штук. Мы работали в Белоострове вместе с коллегами из Сестрорецка. Дом, конечно, сгорел дотла. Остался только сейф, печка и груда костей, черепов. Стреляных гильз набрали целый мешок. – Афанасий поднял палец. – Да, ещё обнаружили остов металлической кровати с панцирной сеткой. Интересно, что до пожара она была без матраса, подушек и белья. Кстати. Гильзы уже проверили. Использовались АКМ-74, пули калибра 5,45. Пистолет – «браунинг». Предположительно, тринадцатизарядный. Налётчики действовали профессионально, хладнокровно и дерзко. Скорее всего, это была внутриклановая разборка. А у Блинова со страху начались галлюцинации. Любые выстрелы для него ассоциируются с концлагерем.

– А немецкая речь? – напомнил Петренко. – Тоже показалось?

– Бывают же слуховые глюки, – пожал плечами Загорулько. – Голоса разные, всё такое прочее. Впрочем, эти люди могли переговариваться по-немецки именно для того, чтобы их никто не понял, даже если услышит…

– Почему тогда не по-английски? – натянуто улыбнулся Грачёв. – Или ещё как-нибудь?