Ласточкино гнездо - Валерия Вербинина (2019)

– А вам не кажется, – заговорил Иван, тщательно подбирая слова, – что… что из сочувствия к ее горю можно быть хоть немножко поделикатнее?

– А какое у нее горе? – мнимо или искренне удивилась Валя. – Что она жена режиссера и поэтому лезет во все, что ее не касается? Или вы про Марусю? Так свое горе мадам использует по полной для того, чтобы сесть другим на шею. Ей все всегда должны, потому что у нее больной ребенок. Я иногда думаю, что если бы Маруся была здорова, мамаша бы сломала ей ногу, чтобы ей все сочувствовали.

– Валя, – сказал Голлербах после паузы, – вы неправы.

– Ну разумеется, неправа! Я злая и бессердечная, а Винтерша – самоотверженная мать, которой можно только сочувствовать. А если вы не захотите ей сочувствовать, она всегда найдет способ превратить вашу жизнь в ад.

– По-моему, мы и так живем в аду, – задумчиво уронил Володя. – Эти бесконечные съемки, переделки сценария, убийство… – Он поднялся с места. – Схожу-ка я на почту, позвоню в Москву… Скажите, любезный, сколько с меня? – обратился он к официанту.

Вскоре после него ушел и Опалин, который собирался навестить Селиванова в санатории. Денег на дорогу у него не было, и он добрался до места назначения пешком.

Вася вместе со своим стулом переместился ближе к морю.

Ажурная тень листьев дерева скользила по его лицу.

– Как ты? – спросил Опалин после обычного обмена приветствиями.

– Я? – Больной повел узкими плечами. – Как всегда. Никак. Море странное сегодня.

– Шторм, что ли, идет? – Иван нахмурился.

Лично он не видел в расстилающемся перед ним море ничего особенного.

– Шторм? Нет, на шторм непохоже. – Селиванов вздохнул. – Ну что? Сбежал Беляев?

– Да никуда он не сбежал. Взяли его.

– И?

– Да ничего, – с неудовольствием признался Опалин. – Держится хорошо, все отрицает. Среди вещей его ничего криминального не обнаружено, бумаги вроде в порядке. Одно только против него – алиби у него нет. Он говорит, что дома был, а хозяин указал, что ночью к нему заглянул, а в комнате его не оказалось. Беляев уверяет, что спал и что хозяин его сослепу в темноте не разглядел. Тот ответил, что он даже свет зажег, ан жильца-то и не было. А тот сказал, что хозяин про свет выдумал, чтобы вранье свое оправдать, только ему должно быть стыдно, потому что из-за него он за решеткой теперь находится.

– Круг его знакомств проверили?

– Проверяют. Да он фотограф, всех снимал. Уже некоторые Парамонову звонили и намекали, что он палку перегнул… Это что такое?

Где-то залаяла собака, вскоре к ней присоединились еще несколько, и неожиданно лай перешел в протяжный, вынимающий душу вой.

Опалин не считал себя суеверным, но собачий вой всегда производил на него тяжелое впечатление, и от юноши не укрылось, что Селиванов тоже поморщился.

– В детском санатории по соседству несколько собак, – сказал больной, – их держат для игр… Может быть, это они, а может, и нет. Ты слышишь?

– У меня от этого проклятого звука мурашки по коже, – буркнул Иван, ежась.

– Да я не про собак. Ты что, не слышишь, как гудит море? У него звук изменился.

Опалину сделалось не по себе. Он где-то читал или слышал, что умирающие подвержены различным галлюцинациям. А Стабровский ведь обещал ему, чуть ли не клялся, что Вася проживет еще год, если не больше.

Лжец, никчемный лжец, как и все, кто…

– Что-то назревает, – сказал больной. – Почему ты так смотришь на меня?

– Хочешь, я провожу тебя в дом? – вырвалось у Опалина.

«Если ему станет плохо… если он упадет… успею ли я позвать на помощь? В санатории все было бы намного проще…»

– Здесь гораздо лучше, – заметил Селиванов. – Не беспокойся обо мне, беспокойся лучше о себе.

– Извини, но я буду беспокоиться о тех, о ком считаю нужным, – сердито ответил Иван.