Я Пилигрим - Терри Хейз (2015)

От души надеясь, что навигатор не подвел меня, я повернул за угол и увидел общественный фонтан, окруженный увядшими цветами, со старым ведром, привязанным веревкой. Я знал, что цель близка. Остановив машину в темноте, я ощупью нашел электрический фонарик, прикрепленный к цепочке для ключей, и осветил ворота. Не хватало еще тащить на плечах полумертвого человека, долго стучать, а потом убедиться, что ошибся дверью.

Луч фонарика выхватил латунную дощечку на воротах. Написанная по-английски, не отшлифованная и выцветшая, она сообщала имя доктора, выпускника Сиднейского университета, перечисляла его медицинские и хирургические регалии. Впрочем, врачебная практика, которой занимался доктор, вряд ли могла служить хорошей рекламой этого замечательного учебного заведения.

Открыв дверцу машины, я взвалил Мака на плечи, распахнул ногой ворота и направился к парадному входу обветшалого коттеджа. Он уже был открыт: врач услышал, что перед домом остановилась машина, и вышел на порог. Его лицо напоминало неубранную постель, худые ноги торчали из мешковатых шортов, футболка была столь выцветшей, что стриптиз-бар, который рекламировала надпись на ней, по-видимому, закрылся много лет назад. Хозяину дома было на вид слегка за сорок, и, учитывая его пристрастие к спиртному, трудно было надеяться, что этому человеку удастся дожить до пятидесяти. Мне было неизвестно его подлинное имя: благодаря дощечке на воротах все окрестные турки знали его просто как доктора Сиднея, и, похоже, это его вполне устраивало.

Я уже встречался с ним неделей ранее, когда старший группы поручил мне проверить этот маршрут. Врачу сказали, что я гид, сопровождающий группу путешествующих в этих краях американцев, которым, хоть это и маловероятно, могут срочно потребоваться его услуги. Не думаю, что он поверил хотя бы одному слову, но, по общим отзывам, доктор не слишком любил турецкие власти, а наш солидный аванс наличными убедил его, что не стоит задавать лишних вопросов.

– Здравствуйте, мистер Джейкобс, – сказал он; этим именем я пользовался в Турции. Он взглянул на Мака, висевшего на моем плече, на пропитанный кровью пиджак, обмотанный вокруг его талии. – Похоже, вы проделали долгий путь.

Я знал по опыту, что австралийцев испугать нелегко, и был очень благодарен ему за проявленное хладнокровие.

Вдвоем мы оттащили Мака на кухню, и, хотя дыхание доктора отдавало перегаром, по тому, как он распрямил спину и разрезал одежду Мака в месте ранения, я понял, что когда-то он был умелым хирургом.

Я использовал обрывки знаний, оставшихся у меня от университетского курса медицины, чтобы ассистировать ему: принес настольные лампы из спальни и кабинета доктора, вскипятил воду, протер кухонную скамью, которую предстояло использовать в качестве операционного стола. Мы отчаянно пытались поддержать жизнь в израненном теле Мака, пока не прилетит вертолет со специалистами-врачами и медикаментами.

Рука доктора не дрогнула ни разу, за все это мучительно тянувшееся время он не выказал никаких признаков нерешительности. Врач ругался и импровизировал, извлекая из-под спуда алкоголя и впустую потраченных лет былые знания и навыки.

Но, увы, все его усилия оказались тщетны. Мак угасал: как мы ни пытались вернуть его к жизни, он слабел буквально на глазах. Когда до прибытия вертолета оставалось каких-то восемнадцать минут, блюзмен издал глубокий вздох. Он поднял руку, словно хотел коснуться наших лиц в знак немой благодарности, и его душа отлетела. Все наши попытки реанимировать его оказались тщетными. Нам оставалось лишь смириться и прекратить их.

Доктор Сидней понурил голову. С того места, где я стоял, было трудно определить, от чего сотрясается тело врача: от усталости или от охвативших его вполне естественных человеческих эмоций. Когда он поднял на меня глаза, я увидел в них боль и отчаяние.