Я Пилигрим - Терри Хейз (2015)

Обернувшись, Грейс увидела, что я смотрю на них. Глаза Билла встретились с моими, и мы прекрасно поняли друг друга. Пораймос, цыганский аналог холокоста.

После Рождества я поступил в Колфилдскую академию, просто ужасную, насквозь фальшивую среднюю школу, администрация которая гордилась тем, что «предоставляет каждому учащемуся все возможности для успешной реализации своих способностей». Плата за обучение в этом элитном учебном заведении была запредельной: тому, кто имел меньше шести поколений богатых предков, даже соваться туда не стоило.

На второй неделе моего пребывания в школе у нас начались занятия по ораторскому искусству – только в Колфилде могли такое выдумать. Один из учеников извлек из шляпы бумажку, развернул ее и огласил тему: материнство. Затем не менее получаса я слушал, как мои одноклассники расписывают, что сделали для них мамочки (как оказалось, очень немногое) и какие смешные случаи происходили на их роскошных виллах где-нибудь на юге Франции.

Наконец вызвали меня. Я встал и, сильно нервничая, начал говорить о прошлом лете, соснах и длинной дороге в горах. Мне хотелось рассказать про ту старую фотографию и объяснить, как я ощутил, что мать любила своих детей больше всего на свете. Когда-то в одной книге, название и автора которой я сейчас уже не вспомню, мне встретилось выражение «потоки скорби». Именно такие потоки захлестнули меня, когда я рассматривал тот снимок. Но когда я попытался связать все это воедино, у меня ничего не вышло, и ребята стали смеяться и спрашивать, уж не накурился ли я какой-нибудь дряни. Даже учительница, совсем молоденькая девушка, которая воображала себя очень чувствительной и сострадательной особой, но на самом деле отнюдь не была таковой, велела мне сесть на место и прекратить нести чушь. Сказала, что я вряд ли добьюсь в их элитной школе особых успехов, что заставило одноклассников смеяться еще громче.

На протяжении пяти последующих лет, проведенных в Колфилде, я больше ни разу не держал речь в классе, какими бы неприятностями ни грозило мне подобное молчание. Из-за этого окружающие считали меня угрюмым и нелюдимым, и, пожалуй, они были правы. Вряд ли хоть кто-то из числа моих бывших однокашников стал впоследствии тайным агентом и лишил жизни столько народу, как я!

И вот что странно: казалось бы, за последние двадцать лет случилось столько всяких событий, однако воспоминания о той давней поездке не утратили своей яркости. Наоборот, они стали еще более четкими, и всякий раз перед сном старая черно-белая фотография встает перед моим мысленным взором. И мне так и не удалось выбросить все это из головы, как я ни пытался.

Глава 12

Я вновь вспомнил про этот снимок, когда выходил из дверей банка «Клеман Ришлу и Ко» на женевское солнышко. Конечно, мне следовало бы испытывать больше сочувствия к Маркусу Бухеру и его дочери, но я никак не мог забыть, что именно швейцарские банкиры вроде него способствовали в свое время возвышению Третьего рейха, финансируя нацистов.

Нимало не сомневаюсь, что запечатленные на фотографии мать с детишками, как и миллионы других несчастных, которых привозили в лагеря смерти в вагонах для скота, с радостью поменялись бы судьбой с Бухером и его дочерью: что такое по сравнению с их страданиями несколько часов дискомфорта, которые испытали эти двое. Как сказал Билл много лет назад, «важно научиться правильно расставлять приоритеты».

Размышляя о темном происхождении многих хранящихся в банках Женевы состояний, я прошел до рю де Рон, повернул направо, остановился у входа в Старый город и сделал шифрованный звонок по мобильнику на один из греческих островов.