Бох и шельма - Борис Акунин (2014)

Но погладил себя по кожаному поясу и приосанился. Ничего. С этакими деньжищами можно любую царицу-королицу высватать.

Однако Степания Карповна рассмеялась серебряным голоском, дивный лик озарился улыбкой, обнажились блестящие зубки, и стало ясно: другой такой в мире нету.

– Отстань, боярин, – сказал Шельма. – При моем богатстве мне эти пушки – тьфу. Не жалко.

Ага, поедет он ночью один – прямо в лапы к Габриэлю-сатане. Нет уж, мы при дружине побудем. На битву идти, конечно, незачем. Пускай дураки воюют, кому жизни не жалко. А мы исчезнем где-нибудь по дороге. Можно с той же камышинкой на переправе потонуть. Или просто в суматохе потеряться.

Одно тревожило. Поглаживая пояс, думал Шельма, что с алмазной змеей на все военные хождения отправляться опасно. Человека в бегах, да в лихое время, всякий обидеть может. Сейчас по дорогам, лесам да полям какой только шушеры не бродит: разбойники, шатуны из обоих войск, русского и татарского, да мало ли кто. Польстятся на кожаный пояс, отберут, а в нем вся жизнь, всё счастье.

Тайник нужен хороший, во сбережение до нужного часа. Здесь где-нибудь спрятать змею, в Тарусе. Городок уже знакомый, люди глупые, к Яшке приязненные – видели его при князе, на почетном месте.

А дальше пара пустяков: уползти ужиком, прилететь комариком.

* * *

Хорошее место, чтоб утопиться, попалось сразу же, прямо назавтра перед вечером.

Глеб велел переправиться через Оку, чтобы сократить путь, – река здесь делала большую излучину, которую быстрей было срезать, чем обойти. После долгого жаркого лета река много где обмелела, берега заросли камышом – прячься не хочу.

И вот, сидя на коне, размахивая руками, вопя во всю глотку: «Прах не замочите! Подымай, выше подымай!» и разное прочее начальственное, Шельма вдруг сверзся с седла (ремень был загодя подрезан), бухнулся в воду с превеликим плеском – и уже не вынырнул. Распластался по дну, по-лягушачьи заработал ногами, поплыл к заранее присмотренному бочажку, где очень кстати торчала покрытая водорослями коряга. Тщательно прочищенные тростинки ждали, воткнутые в ил. На последнем запасе дыхания Яшка сунул одну в рот, маленькими глотками потянул воздух: уф-уф-уф.

Приготовился сидеть тут долго. Тарусский князь, добрая душа, скоро не уйдет. Велит искать тело дорогого утопленника для-ради христианского погребения. Час придется под водой проторчать, самое меньшее – пока не зайдет солнце. Потом в темноте тихонько выбраться на берег, и рысцой, рысцой, чтоб обогреться после долгого водяного сидения…

Однако вышло не долго, а очень коротко.

Не успел Шельма наладить дыхание, как схватила его за шиворот сильная рука, рванула, выволокла на поверхность.

Сыч, будь он неладен!

– Экий ты неловкий, купец. На мелком месте чуть не потоп. И течения вроде нет, а тебя вон куда уволокло, да вишь за корягу зацепился. Хорошо, я у себя на речной мельне привык рыбу острогой бить. Вижу под водой, почти как на земле. Эх ты, нескладень. Башкой, поди, стукнулся, да сомлел?

– Да… Ударился… – пролепетал Шельма. – Голова закружилась. Воды боюсь… Сызмальства…

Взгляд мельника показался ему нехорош. Неужто заподозрил?

– И пояс свой кожаный потерял, горемыка. Поискать?

– Бог с ним. Жив – и спасибо. Спаситель ты мой, Федорыч. Отблагодарю.

– Цел будь, тем и отблагодаришь. Как без тебя из пушек палить? Всё, купец. Ныне буду с тобой неотлучно, коли ты такой незадачливый.

И прилип хуже, чем тогда. Ни на шаг не отходил. Когда сызнова переправлялись, взял за локоть, сказал: «Не робей» – и до берега не отпускал. Если же надо было отойти по делу (а забот у Сыча в походе хватало), приставлял к Шельме двух мужиков, наказывал беречь как зеницу.