Выхода нет - Тэйлор Адамс (2019)

Его патрульный внедорожник тащился в гору, взбивая снег, цилиндры стреляли, песок и гравий громко стучали по шасси. Теоретически у Дорожной службы имелся особый порядок содержания шоссе на этой высоте – очистка грейдером, затем устранение льда, потом песок и соль, – но, видимо, их основную команду отпустили встречать Рождество. Все их усилия смотрелись как мартышкин труд или упражнения по выпасу кошек на лужайке, а им притом еще и выплачивались сверхурочные. Отслеживая их служебные радиочастоты, Рон вспомнил фразу своего старого командира в ситуациях, когда морские пехотинцы неправильно перестраивались с риском подвергнуться вражескому огню:

«Хорош любить гусей!»

Вместо «любить» он произносил другое слово.

Рону было тридцать шесть. Он имел румяное детское лицо и жену, которая изучала графический дизайн, но твердо решила, что лучше быть просто женой; и пятилетнего сына, мечтающего стать копом, когда вырастет. Жена за это Рона ненавидела. Он дважды получал выговор за сон в засаде с радаром на дороге и один раз за то, что в его отчетах они назвали «необходимо-ненужной словесной экспрессией». Этот выговор Рон все еще считал в глубине души оксюмороном.

Перед сегодняшней сменой в семь вечера он обнаружил в шкафу чемодан своей жены.

Стоящий вертикально и наполовину упакованный.

Размышляя об этом, Рон почти пропустил синий знак, появившийся справа, покрытый снегом, сверкающим в дальнем свете фар.

ЗОНА ОТДЫХА. ОДНА МИЛЯ.

* * *

– Эй! – Пальцы щелкнули Дарби по лицу. – Потерял тебя на секунду.

Ее правая рука была словно погружена в кипящую воду.

Сперва это было совсем не больно – просто свист рассекаемого воздуха и пушечный выстрел двери, хлопнувшей рядом с ее правой барабанной перепонкой, – а боль пришла мгновение спустя. Оглушительная, сокрушительная. Одновременно тупая, как удар кувалдой, и острая, как укол раскаленной иглой. Эта боль вышибла ее сознание прочь из тела, из этого мира.

В одно черное мгновение ее не было нигде, а в другое она вернулась в детство, в свой маленький домик в Прово, и ей снова было шесть лет, и она мчалась вверх по скрипучей лестнице, врывалась в кровать к матери под теплые одеяла, укрываясь от кошмара в ведьмин час.

«Ты со мной, – прошептала ее мать, щелкая лампой на тумбочке. – Это был всего лишь сон, детка. Ты всё это вообразила. Ты со мной…»

А потом краски спальни схлынули и растворились, и Дарби вернулась на эту маленькую стоянку отдыха в Колорадо, к флюоресцентным лампам и несвежему кофе, в это адское место, откуда ей никогда не сбежать. Она сползла на корточки, когда потеряла сознание, спиной к двери. В горле стоял кислый вкус. Она боялась посмотреть на свою правую руку. Она знала, что произошло. Дарби знала, что дверь закрыта и что по крайней мере два из ее пальцев были раздавлены ею, расплющены между безжалостными латунными зубами.

«Ты со мной, Дарби… Я держу тебя…»

– Земля вызывает Дарби! Ответьте Земле! – Эшли щелкнул пальцами. – Мне нужно, чтобы ты была в сознании.

– Эшли, – прошипела Сэнди. – Ты душевнобольной! Ты потерял свой разум.

Дарби нашла смелость взглянуть на свою руку, смаргивая водянистые слезы. Безымянный палец и мизинец исчезли под петлей, внутри дверных челюстей-ножниц. Пропали. Это вызывало у нее тошноту и кидало в дрожь. Ее тело просто за-кан-чи-ва-лось там. Это не могло быть ее рукой, но это была она. Дарби представляла, как выглядели ее пальцы внутри двери – лопнувшая кожа, разорванные ткани, кости, раздробленные на осколки. Сухожилия, смятые и запутанные в лапшу, как спагетти в красном соусе. Было почему-то меньше крови, чем она ожидала; просто длинная, блестящая капля-бусина, бегущая вниз по дверной коробке.

Она наблюдала, как капля спускается по растрескавшейся древесине.

– Эшли! – рявкнула Сэнди. – Ты вообще меня слушаешь?