Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

— Пойдем, нам нельзя тут оставаться, — позвал Клим.

Нина кивнула, встала на ноги, но тут же неловко осела на землю. Подсекли-таки, выродки, подрезали сухожилие…

С Мироносицкой вывернула колонна грязных, оборванных солдат — видимо, пойманных дезертиров. Они шли, окруженные конвоем, и тяжело, по-каторжному пели:

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов

И, как один, умрем

В борьбе за это.

Дезертиры косились на Клима, на плачущую Нину.

— Надо идти…

— Я сейчас… сейчас…

Она пыталась собраться с силами, но тело ее не слушало. Клим помог ей подняться, прижал к груди.

— У меня никого не осталось, кроме тебя, — всхлипнула Нина.

— Пойдем…

Ох, не надо было возвращаться! Клим взялся за сверток с сатиром… Друзей нет, половина знакомых только рада будет, если Нину поймают, а остальным, кто знает, можно ли доверять? В любом случае, вряд ли кто станет рисковать жизнью ради спекулянтки и родственницы казненных контрреволюционеров.

Надо было срочно искать ночлег — хождение по улицам после девяти наказывалось либо арестом, либо расстрелом на месте: как подскажет революционная совесть патрульных.

Раньше объявления о сдаче комнат вывешивали в окнах, но жилье изъяли из частного владения, и объявления исчезли. Спрашивать у людей бесполезно: все шарахались от незнакомцев из страха то ли перед болезнью, то ли перед ЧК.

— Надо идти на Ярмарку, — сказал Клим. — Там найдем какой-нибудь угол.

4

Ярмарка превратилась в город развалин: выбитые окна, разобранные крыши. Ветер гонял по опустевшим улицам пепел и высохшую ломкую листву. Будто воплотилась детская фантазия: «Мама, а что будет, если все люди исчезнут? Если в целом свете никого не останется — только ты и я?»

По дороге брел понурый пес. Прошел мимо — даже не поднял головы. С чаши фонтана перед Главным ярмарочным домом поднялась стая ворон.

Клим вывел Нину к театру Фигнера, тому самому, где Елена когда-то исполняла танго по-русски. Во всем здании не осталось ни одного целого стекла, широкие лестницы были покрыты мусором. Клим распахнул дверь зрительного зала. В столбах света, падающих из окон под потолком, кружили пылинки. Кресел не было; огромная люстра валялась, разбитая, на полу; все, что осталось от былой роскоши, — алый занавес, висевший так высоко, что грабители не смогли до него дотянуться.

— Предлагаю поселиться в директорской ложе, — сказал Клим. — Если бродяжничать, то с шиком.

Нина безучастно кивнула.

Поужинали остатками хлеба, принесенными с корабля. Клим пошел за сцену, поколдовал над рычагами и тросами, и пыльный, продырявленный пулями занавес поехал вниз.

— Мы, когда были мальчишками, водили дружбу с рабочими сцены, — сказал Клим. — Приносили им пива и воблы, а они пускали нас на представления без билетов.

Он соорудил из занавеса гнездо и уложил в него Нину. Пристроился рядом:

— Спи. Завтра что-нибудь придумаем.

Она закрыла глаза:

— А я в детстве читала «Дракулу» Брэма Стокера и всё пересказывала Жоре. Он потом особую молитву придумал: «Господи, спаси и помилуй родителей, Нину, меня и всех православных христиан. Дай мне быть хорошим человеком и избави нас от кровососов». Я ему говорила, что у нас их нет и быть не может, и он перестал молиться. А они его все-таки погубили.

Как утешать? Как стягивать края раны? Слава богу, Нина быстро заснула — слишком измаялась, слишком надорвала себя. Тишина в театре стояла такая, что Климу казалось, что он оглох. На Ярмарке должно быть шумно: гудит толпа, играют оркестры, приказчики нахваливают товар: мерлушку, урюк и сарацинское пшено…

Он проваливался в солнечные полусны и вдруг приходил в себя как от удара: кругом мрак и могильная тишина. Жить в городе невозможно, но из города не выехать. Впереди зима, и если от чекистов еще можно скрыться, то от морозов точно не убежишь.