Аргентинец - Эльвира Барякина (2011)

Это была любовная лирика высшей пробы! Знал бы Владимир Ильич, сколько пламенных строк посвятил ему Клим Рогов, он бы непременно ответил ему взаимностью и приказал выдать ботинки бесплатно. Но кто расскажет вождю о трудовом подвиге скромного журналиста?

Пришел военрук, красивый мужчина в папахе, — дамская часть редакции засуетилась. Расселись в кружок, у корректоров уже были подкрашены губы. Интересно, где они берут помаду?

Военрук зачитал приказ № 4 Комитета по военным делам Нижегородской губернии:

— Во всех бюро обучать пению революционных песен. Пение же бессодержательных песен дореволюционного периода, если таковое существует, прекратить.

Революционных песен никто не знал.

— Переписываем слова, — распорядился военрук.

Но это невозможно — чернила опять замерзли.

— Тогда учим песни наизусть!

На втором куплете замерз сам военрук.

— На сегодня все. Вопросы есть?

Корректоры подняли руки, чтобы задать вопросы, но Сережа их опередил:

— Если нам не выделят дров для отопления редакции, я отказываюсь от места и ухожу на фронт.

Наврал, конечно. Но было бы хорошо, если бы его угрозы подействовали.

Вечерело. Редакция отправилась по домам. На обратном пути Клим опять заглянул в Дом журналиста: очередь все так же стояла, двери были закрыты.

— Когда будут кормить?

— Не знаем.

— А чего стоите?

— А вдруг?

К нему подошел беспризорник и подмигнул. Объяснений не требовалось. Надо идти за чумазым отроком в подворотню: там наверняка топчется неприметный гражданин, у которого есть к Климу дело.

Хорошо быть молодым и здоровым: это выглядит чрезвычайно презентабельно и денежно — мальчишки, служащие на посылках у спекулянтов, всегда выберут тебя в толпе и приведут к вожделенной гречке, толченым сухарям или настоящим березовым поленьям. А тем, кто выглядит попроще, остается надеяться только на столовки: рынки — все без исключения — закрыты. Впрочем, если тебя принимают за денежный мешок, риск получить по голове сильно возрастает, — так что идешь и не знаешь, кто ждет тебя за углом.

2

— Софья Карловна?! Вы?

Графиня прижала палец к губам и только после того, как вознагражденный мальчик умчался, протянула Климу руку.

— Там, в очереди, стоял чекист, который обыскивал наш дом. Я боялась, что он узнает меня, если я подойду к вам. Как вы поживаете?

Она очень постарела, но тем не менее выглядела внушительно: старинная, но добротная кротовая шуба, платок поверх бархатной шапки, детские саночки на веревке.

— Вы-то как? — спросил Клим. — Мы с Ниной вас везде искали.

Лицо графини просветлело.

— Она жива? А я свечку за упокой ставила: прочла в газете, что бедных Жору и Елену убили, думала, что и Нину тоже…

Клим рассказал ей, что с ними произошло.

— Так это вы украли ее из-под ареста? — удивилась графиня. — Не откажите в любезности, пойдемте к нам в гости. Я живу у Анны Евгеньевны — вы ее знаете? Нет? Напрасно, великолепная старуха — таких уже больше не будет.

— А Юлия Спиридоновна тоже с вами?

Графиня отвела глаза:

— Она умерла после налета на наш дом. Чекисты ее… Впрочем, вам не нужно знать подробности. — Софья Карловна сжала кулачки в шерстяных перчатках и с неожиданной злостью добавила: — Они хотят присвоить себе нашу красоту, нашу силу, и делают это самым дикарским способом — съедают сердце врага.

3

Софья Карловна и Анна Евгеньевна жили в бывшей кухаркиной комнате с окном, наполовину вросшим в землю. Сам особняк превратился в казарму: теперь в княжеских покоях в три яруса стояли солдатские нары.

В комнате старушек в одном углу были развешены иконы, в другом — портреты погибших на войне сыновей. Анна Евгеньевна — полная от водянки, с разросшимся мягким горлом — церемонно поклонилась Климу:

— Рада гостям.