Виолончелист - Юлия Монакова (2020)

— Ответила, что у неё особо не оставалось времени на прогулки. Да и о тебе, честно говоря, она в те дни даже не вспоминала… Сказала, что было слишком много работы.

— Ясно.

— Макс, да что с тобой? Ты звучишь, как… совсем больной. Всё в порядке? — уже всерьёз забеспокоилась Наденька.

— А что… что она ещё говорила? — так же хрипло спросил он, едва справившись с дрожью в голосе.

— Да зачем тебе это? Всё ещё злишься из-за того аборта? — осенило вдруг Наденьку. — Ты разве до сих пор не простил её? Мама рассказывала, что вы тогда в палате так орали друг на друга — аж в коридоре было слышно…

Дура. И правда, набитая дура.

— Я не злюсь, Надь, — выдохнул Макс устало и почти спокойно. — Я её люблю.

Она потрясённо ахнула.

— И… что ты собираешься с этим делать?

— А что я могу с этим поделать? Жить. Я с этим уже полтора года живу, пока не сдох.

— Макс, мне что-то не по себе, — жалобно сказала вдруг Наденька. — Ты точно в порядке?.. Блин, надо мне было всё-таки поподробнее расспросить Лерку о тебе, об её отношении…

— Не надо, — перебил он, — это совершенно лишнее.

— Но ты ведь сам только что сказал, что любишь…

— И что это меняет? Я люблю её вне зависимости от того, со мной она или где-то далеко. Однако, раз Лерка просила тебя не давать мне её номер телефона… полагаю, что она совсем не готова впустить меня обратно в свою жизнь.

— И всё-таки, это как-то неправильно, — растерянно откликнулась бывшая одноклассница.

— Спасибо за то, что помогла, — категорично отрубил Макс. — С меня сувенир, я помню. Пока.

— Но…

— Пока, Надь, — повторил он и отключился первым — торопливо, пока его окончательно не затопили эмоции. Предательские эмоции, которые овладевали им даже на сцене — и выдавали все его чувства с головой, заставляя ощущать себя так, будто с него содрали кожу. На сцене он худо-бедно справлялся: прятался за Музыку, за свою виолончель, за зрительские аплодисменты. Но в жизни… в жизни притворяться, что всё хорошо, и контролировать себя, было куда сложнее. Он научился этому гораздо позже.

Музыкальная карьера Макса развивалась стремительно. Впрочем, так же, как и карьера Андрея. На двух выдающихся молодых виолончелистов быстро обратили внимание — они ещё были студентами, когда начали получать приглашения на многочисленные престижные музыкальные конкурсы и сборные концерты.

Макс, в полном соответствии со своим характером, в игре был так же порывист и безумно эмоционален, даже несдержан порой — музыка буквально выплёскивалась из него, он жил той мелодией, которую исполнял в данный момент, точнее — проживал её, пропускал через себя, через каждую свою клеточку, чувствуя мотив не только всей душой, но и, кажется, всем телом тоже.

— Макс, когда ты играешь — то как будто трахаешься со своей виолончелью, — не раз прикалывался над ним Андрей; это была его излюбленная тема для стёба.

— Угу, — в тон откликался Макс, ласково оглаживая бока своего музыкального инструмента, — я и не скрываю, что это моя самая любимая девочка. У нас всё очень и очень серьёзно!

Впрочем, к каждой из своих виолончелей у Макса действительно было особое, нежно-трепетное отношение. Он помнил их все, начиная с раннего детства — буквально на физическом уровне, помнил голоса каждой из них. “Восьмушка”, “четвертинка”, “половинка”, “три четверти”…

Дома в Питере до сих пор лежал инструмент, с которым он заканчивал музыкальную школу — прекрасная немецкая виолончель. В колледж Макс поступал с инструментом работы австрийского мастера, на третьем курсе поменял на “француженку”, не смог удержаться — у неё был безумно красивый и волнующий тембр… Как бы пафосно это ни звучало, а каждая виолончель была частичкой его сердца, без которой он не представлял себе жизни.