Годы прострации - Таунсенд Сьюзан "Сью" (2013)

— Я говорила твоей матери, что надо брать ипотеку с фиксированным процентом, но она меня не послушала. Поверила всему, что наплел ей этот смазливый ипотечный брокер. Все они мерзкие торгаши, Адриан, — кипятилась жена.

— В свое время ты была счастлива переехать сюда, — напомнил я.

— Я была беременна Грейси. И передо мной стоял выбор: либо свинарник с выгребной ямой в саду, либо муниципальный гадюшник, где даже у младенцев имеются татуировки.

— Как же тебе не повезло в жизни, — с иронией заметил я, — мне очень жаль.

— Мне тоже.

По дороге в деревню мы оба молчали. Холод стоял жуткий. Грейси ныла, что не может идти, якобы ей мешают много слоев одежды, в которые она, по нашему требованию, укуталась, поэтому до костра, разложенного на полянке напротив «Медведя» и огороженного веревками, мы по очереди несли ее на руках. Родители и Рози опередили нас, и, когда мы подошли, они уже мерзли на поляне, дожидаясь, когда разожгут костер. За костер отвечали Хьюго Фэрфакс-Лисетт и его крикетная команда, состоящая сплошь из остолопов. Пока Фэрфакс-Лисетт раздавал детям бенгальские огни, один из членов крикетного клуба рычал в мегафон, раздавая указания и перечисляя меры безопасности: не упадите в костер, берегитесь петард и прочее. Другой крикетист топтался вокруг свиньи, целиком зажаренной на вертеле.

— Они могли бы по крайней мере голову ей отрезать, — сказал я жене. — Держи Грейси подальше от свиньи, а то она всю ночь спать не будет и нам не даст.

Георгина ответила взглядом «я с тобой не разговариваю» и, повернувшись к матери, спросила, где Баньши.

Мать расцвела, как обычно бывает, когда она собирается поделиться сплетней:

— Ну, я всего-то и сказала ему, мол, почему нельзя одновременно почитать готского бога и регулярно мыть голову. Он на меня так странно посмотрел. А когда он увидел, что я стираю его черные джинсы в режиме для сильно загрязненного белья, он как с цепи сорвался — что не очень впечатляюще выглядит, когда на мужчине нет ничего кроме трусов, — и обозвал меня буржуазной домохозяйкой с анальным расстройством. Отец закричал: «Да какая из нее домохозяйка!» — а Рози рявкнула: «Не смей называть мою маму задницей!» Ну, они закрылись в гостевой спальне, разругались там, а потом он выскочил на кухню, вытащил из машины свои джинсы — мокрые насквозь, — напялил их, проорал: «Я больше не могу жить в этом деревенском аду» — и ушел.

Я глянул на Рози. Не похоже, чтобы она сильно переживала.

Из темноты возник Фэрфакс-Лисетт, держа высоко над головой горящий факел. Куртку «Барбур» этот кретин снял, оставшись в белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Мало того, я заметил, что и он тоже пал жертвой дурацкой моды не застегивать рукава. Кто-то из крикетистов зашвырнул чучело Гая Фокса на вершину костра, после чего Фэрфакс-Лисетт воткнул факел в основание, сложенное из сухих дров. Маленькая толпа отозвалась нестройными радостными возгласами. Я оглянулся на отца: сидя в коляске, он вместе с Грейси забавлялся бенгальскими огнями — и я чуть не заплакал. Знал бы он, что его мир вот-вот рухнет, потому что мать пожелала придать значительности своей персоне дебютом на телеэкране.

Как только этот щеголь Фэрфакс-Лисетт принялся резать свинью, к нему выстроилась небольшая очередь, Георгина тоже потянулась за угощением. Фэрфакс-Лисетт раздавал мясо споро, но Георгину он обслуживал целую вечность; стоявшие за ней Тони и Венди Уэллбеки явно начинали терять терпение. Моя жена громко смеялась в ответ на то, что он ей говорил. Когда он одарил ее наконец сочными шматами свинины, Георгина протянула ему 10 фунтов, но Фэрфакс-Лисетт отмахнулся от подношения. Я внимательно наблюдал, как он обслуживает Уэллбеков, — у них он деньги взял.