Она уже не узнает, что стало причиной его болезни, – возможно, дым пожара изъел его легкие и занёс в них заразу, или, потеряв маску, он вдохнул миазмы Тезона. Правда в том, что это из-за неё он подверг себя опасности. Полюбив её, он впервые озаботился своей собственной жизнью и здоровьем, а когда она попросила его рискнуть всем этим и отправиться с ней в город без маски, он пошёл на это без колебаний.

Забота о любимом причиняла ей теперь боль. Впервые она дотронулась до него не в порыве любовных ласк, а для того чтобы убрать кудри с горячего лба. Впервые она взяла его за руку, чтобы проверить трепещущий пульс. Она расстегнула ему рубашку, как давно мечтала, но лишь для того, чтобы рассмотреть ужасающие опухоли в подмышках. Она увлажняла его губы – не поцелуями, а губкой, смоченной водой с уксусом. Она надолго уходила в терновую рощу, не для того чтобы вздыхать там о любви, а в надежде найти любые корни или травы, которые могли помочь, любые новые цветы, чей сок можно было использовать для лекарства.

Как и с отцом, она попробовала всё: травы из своего пояса и смеси из больницы. Она даже рискнула поставить ему пиявок, хотя ни разу не проверяла это на других пациентах, с отвращением наблюдая, как серые извивающиеся существа впивались в его плоть. Но если он верил в такие меры, то она обязана попробовать. Она вскрыла бубоны, но это принесло не больше пользы, чем её отцу. Судя по посеревшему лицу Аннибала, он от этого лишь ещё больше ослабел. Глаза у него были закрыты, пульс на шее слабый и трепещущий, словно он проглотил мотылька.

Наконец Фейра решилась прибегнуть к тому, чего он не одобрял. Она пела венецианские народные песни, которым научилась в Тезоне, в надежде на то, что его никчемная мать пела ему хоть одну из них в детстве. Она даже кое-как прочитала по-латыни отрывок из Библии, вытащив скомканные страницы из щели в стене, чтобы его Бог услышал её.

Единственное, чего она не использовала, – свою «Териаку», зная, что её лекарство уже принимать слишком поздно. Она вспомнила, как он пренебрегал её методами, как часто опровергал теории, на которых строилась её медицинская практика. Она отдала бы все на свете, чтобы услышать от него хоть слово, пусть даже гневное! Он был бледен, так бледен! Его лицо алебастрового цвета, усеянное капельками пота, напоминало лицо статуи во время дождя.

Она сняла вуаль, чтобы почувствовать на щеке его последний вздох. Она бы навсегда сорвала с себя вуаль, прямо там, будь на то её воля; но она не могла подвергать его ещё большей опасности миазмами своего дыхания, так что снова прикрыла лицо. Затем, измученная, она легла рядом с ним, молясь Богу, о котором так редко вспоминала, чтобы тоже умереть, если он не проснётся. Но её молитва не была услышана. На рассвете она проснулась возле Аннибала, как когда-то возле мёртвого отца.

Именно там её и нашел Палладио. Она лежала возле доктора. Они обнимали друг друга, словно влюбленные на супружеском ложе – оба прекрасные, под стать друг другу.

Но он понял, что что-то не так, как только высадился на покинутом острове, пересёк опустевшую лужайку, заглянул в просторное безлюдное здание в самом центре острова, похожее на склад, а потом во все дома – один за другим. И вот в последнем доме он поднялся по лестнице и нашел их.

Он осторожно опустился на здоровое колено и нежно дотронулся до щеки Фейры. Она повернулась к нему, будто ждала его.

– Я не смогла спасти его, – прошептала она, словно не хотела будить застывшее тело. Слёзы наполнили её глаза, намочив вуаль. – Я испробовала всё.

Палладио вспомнил про свою церковь, про купол и людей, собравшихся на берегу.

– Не всё, – сказал он. – Осталось ещё кое-что.

Он протянул ей руку, и она нехотя встала с постели, обернувшись к тому, кого покидала, словно вырывала сердце из груди. «Иди и смотри».

Палладио заметил, что эти слова были ей знакомы. Надежда блеснула в её глазах.

Она дотронулась до вуали.