Пища любви - Энтони Капелла (2005)

— Un ce pozzo credere[25], — прошипел Бруно сквозь зубы. На другом конце кухни Ален услышал это и поднял голову. Теперь Бруно знал, что за ним наблюдают, и ему стало еще труднее. А еще он знал, что Ален не пропустит и то суфле, которое не взорвалось, и нужно успеть приготовить новое. Пришлось начинать все сначала, еще две порции. Он замешивал и взбивал, и пот ручьями тек по его спине. Наконец все было готово и на сей раз, к счастью, без происшествий. Конечно, не лучшее millefeuille в его жизни, но вполне годится. Во всяком случае, так он думал. Когда Бруно нес его на проверку старшему повару, руки у него тряслись. Было унизительно смотреть, как повар разглядывает суфле дольше, чем обычно, словно Бруно — какой-нибудь практикант. Хуже того, посмотреть на суфле пришел сам Ален. Оба повара уставились на творчество Бруно так, как врачи смотрят на рваную рану. Потом Ален перевел взгляд на часы, и щеки Бруно запылали румянцем стыда. Всей смене на кухне стало ясно без слов, что блюдо нужно переделать, но Бруно провозился так долго, что уже нет на это времени. Наконец Ален удовлетворенно кивнул официанту, и тот быстро поставил тарелки на поднос.

В заведенном на кухне порядке произошли какие-то неуловимые изменения. Бруно почувствовал это. Он совершенно не задумывался о том, что был любимцем Алена, но теперь понял, что просто привык к этому. Расположение Алена вспыхивало и затухало быстро, как горелка на плите, и большинство молодых поваров отчаянно соревновались за его благосклонность. Был лишь один человек, работа которого Алену нравилась всегда: Хуго Касс, недавно принятый на работу повар по мясным блюдам. Симпатичный молодой француз с гладкими темными волосами, Хуго, прежде чем попасть в «Темпли», работал во Франции у Дюкассе, а в Италии у Бека. Ему было всего лишь двадцать два года, но о нем уже говорили как о будущем лауреате конкурса Мишле. Ален обращался к Хуго как к равному, а в тот день даже поинтересовался его мнением насчет маринада, причем сам поднес ему ложку для пробы.

Бруно стоял слишком далеко, чтобы расслышать ответ Хуго, но видел, как Ален согласно кивнул.

Бруно видел, как старательно работает молодой француз, чтобы завоевать расположение Алена. Как новенький, он имел право задавать шефу вопросы по поводу тех блюд, которые готовил, но не комментировать работу других, как он себе позволял.

— Эй, Бруно, как дела? — Это был Томмазо, закончивший смену.

— Чудовищно, — пробормотал Бруно. Томмазо проследил за его взглядом и увидел, как Хуго Касс восторженно пробует одно из блюд, приготовленных самим маэстро.

— Он уже превратился в задницу шефа. Поразительно, что он еще пробует что-то, кроме дерьма, — прокомментировал Томмазо. Бруно засмеялся. Как бы плохи ни были дела, он всегда мог рассчитывать на комментарий своего друга — разумеется, в римском духе.

Лаура сидела на семинаре доктора Феллоуза и мурлыкала что-то себе под нос, делая записи о torsione и contraposto. К доске была прикреплена большая репродукция рисунка Микеланджело с изображением обнаженного мужчины. Его изящные ягодицы мелькали возле лица доктора Феллоуза, когда il dottore в очередной раз проходил мимо доски и четкими ясными фразами вещал о благородных идеалах, представленных у него за спиной.

Лаура зарисовала в блокнот голые ягодицы. Ее мурлыканье становилось все громче, и в конце концов соседи начали тайком пихать ее локтями.

Тишина в ресторане внезапно была нарушена жутким грохотом. На кухне все аж подпрыгнули. Из зала раздались крики. Потом распахнулись двери, и один из официантов, ворвавшись на кухню, позвал:

— Идите скорее!

Кухня опустела, все побежали смотреть, что случилось. Оказалось, что один из работников, доставляющих в ресторан продукты, нес через фойе коробку со свежими угрями и внезапно у ящика порвалось дно. Дюжина угрей, как серебряные молнии, извивались теперь на ворсистом ковре, тщетно пытаясь обрести свободу.