Ведьмак - Анджей Сапковский

— А то! Помню. Милсдарь Бонарт раз десять повторять велели, чтобы не запамятовал я. Добрался, не заплутался, куда надо, кому надо письма отдал в собственные их руки. И хвалили меня, что я, мол, головастый парень, а тот благородный купец даже денар дали…

— Кому письма передал? Говори толком.

— Первое писание было к мэтру Эстерхази, мечнику и оружейнику из Фано. Другое же милостивому государю Хувенагелю, купцу из Клармона.

— Может быть, они письма при тебе распечатывали? Может, кто что сказал, читая? Напряги память, парень…

— Не–а, не помню. Тады я не думал, да и теперь как–то не вспоминаецца.

— Мун, Оль, — повернулся Скеллен к адъютантам, совершенно не повышая голоса. — Возьмите хама во двор, спустите штаны, отсчитайте тридцать плетей.

— Помню! Я помню! — взвизгнул парень. — Только что вспомнил!

— Для освежения памяти, — ощерился Филин, — нет лучшего средства, чем орехи с медом или нагайкой по жопе. Говори.

— Когда в Клармоне господин купец Хувенагель писание читали, то был тамотки еще один, ну, маленький такой, прям низушек, да и только. Господин Хувенагель ему сказали… Э–э–э–э… Сказали, что ему как раз пишут, что тут могёт быть така охотность и цирк, каких мир не видывал! Так они сказали!

— Не выдумываешь?

— Могилой матери своей клянусь! Не велите меня бить, господин хороший. Помилуйте!

— Ну–ну, вставай, не лижи сапог! На, получай денар.

— Стократ благодарствуйте… Милостивец…

— Я сказал, не слюнявь мне сапоги. Оль, Мун, вы что–нибудь поняли? Что общего у охотности, тьфу ты, у желания с…

— Охотность, — вдруг сказал Мун. — Да не охотность, а охота!

— Во–во! — крикнул парень. — Именно что охота! Так они и сказали, слово в слово. Вы будто там были, господин хороший!

— Охота, цирк! — Оль Харшейм ударил кулаком по ладони. — Условный шифр, но не очень хитрый. Простой. Цирк, охота — это предупреждение против возможной погони или облавы. Бонарт предостерегает, что их могут преследовать или облаву устроить, и советует им бежать! Но от кого? От нас?

— Как знать, — задумчиво сказал Филин. — Как знать. Надо послать людей в Клармон… И в Фано тоже. Займись этим, Оль, дашь задание группам… Слушай–ка, парень.

— А, господин милостивый?

— Когда ты уезжал из Ревности с письмами от Бонарта, он, как я понимаю, был еще там? А собирался в путь? Торопился? Может, говорил, куда направляется?

— Не–а, не говорил. Да и в путь ему не было с руки. Одёжу, сильно кровью обрызганную, велел выстирать и вычистить, а сам в одной рубахе и портках исподних токмо ходил, но с мечом при поясе. Потому, я думаю, спешил. Ведь же Крысей побил и головы им отрезал награды для, а стало быть, надо было ему ехать и об ей напомнить, о Фальке–то. Да Фальку он ведь тоже для того взял, чтоб живцом кому–то доставить. Така ведь евонная профессия, нет?

— Фалька. Ты ее как следует рассмотрел? Чего хохочешь, дурень?

— Ой–ёй, господин милостивый! Рассмотрел? Да еще и как! В подробностях!

* * *

— Раздевайся, — повторил Бонарт, и в его голосе было что–то такое, что Цири невольно сжалась. Но бунтарский характер тут же взял вверх.

— Не буду!

Кулака она не увидела, даже не уловила его движения. В глазах сверкнуло, земля покачнулась, ушла из–под ног и вдруг больно ударила по бедру. Щека и ухо горели огнем — она поняла, что Бонарт ударил не кулаком, а тыльной стороной раскрытой ладони.

Он встал над ней, поднес ей к лицу сжатый кулак. Она видела тяжелую печатку в форме черепа, которой только что ужалил ее в лицо как шершень.

— За тобой один передний зуб, — сказал он леденящим тоном. — Если в следующий раз услышу от тебя слово «нет», то выбью два сразу. Раздевайся.