Тобол. Много званых - Алексей Иванов (2017)

А на подворье Ремезовых Семён-младший большой лопатой сгребал снег. Обычно двор чистили Лёшка с Лёнькой, сыновья Леонтия, Аконька или Петька – если батюшка брался его вразумлять, но сейчас Семёну хотелось самому размяться в простом и свежем труде. Двор был не слишком большим, наваливать сугроб здесь было негде, и Семён кидал снег в сани с кузовом – потом Гуня вывезет на речку Тырковку. Семён уже завершал работу, когда калитка вдруг распахнулась, сорвав задвижку, и во двор влетела молодая баба. Рваньё и опорки, платок сбился назад, светлые волосы упали на лицо.

– Укрой! – выдохнула баба, увидев Семёна.

Семён остолбенел.

Баба кинулась к крыльцу, спряталась за поленницу и присела, как по нужде. Она смотрела на Семёна снизу, словно волчица, готовая к прыжку.

Во двор через калитку полезли два служилых – Кузьма и Проха.

– Сенька, у тебя беглая прищелилась? – хрипло спросил Проха.

Он был без шапки, ухо окровавленное.

Семён опять поглядел на бабу за поленницей. У неё были глаза, каких Семён даже на иконах не видал. Гиблые проруби, а не глаза. С такими очами рушилось в огненную бездну низверженное гневным господом возлюбленное его дитя, Денница, падший ангел, страшное и проклятое Чигирь-светило.

Семён медленно указал лопатой на беглую.

Служилые, развалив поленницу, с руганью выволокли бабу и от души насовали ей кулаками под дых. Баба согнулась и закашлялась.

– Не на продажу, так зубы выбил бы! – ярился Проха.

– Под плеть сегодня ляжешь, Алёна! – грозил Кузьма.

– Алёна? – тихо поразился Семён.

Его покойную жену тоже звали Алёной.

Беглой связали руки кушаком и погнали со двора мимо Семёна. Баба даже не взглянула на того, кто её выдал. Лицо её было опустошённое.

Семён приставил лопату к крыльцу и вслед за служилыми вышел на улицу. Служилые уводили беглянку, на ходу поддавая ей по бокам и по шее. Алёна спотыкалась и мотала головой. Платок у неё совсем распустился, и светлые тонкие волосы разметались во все стороны. За служилыми и Алёной Семён дошёл до Троицкой площади, до загона, где продавали невольниц. Служилые пихнули Алёну в сарай, в котором держали пленников.

Весь день Семён блуждал по подворью сам не свой, а вечером позвал Леонтия в подклет, чтобы никто из домашних не услышал их разговор.

– Не понимаю я себя, Лёня… – Семён мялся. – Сегодня я встретил бабу ссыльную… И хочу её в холопки выкупить. Попроси у батюшки денег.

Леонтий внимательно рассматривал младшего брата.

– Батя не даст.

– Тогда скажи ему, что я Гуню со двора сведу и продам.

Леонтий знал Семёна: он кроткий, но упрямый. Куда упрямее бати.

– А что случилось, Сень?

– Я божью просьбу услышал, – еле произнёс Семён.

– На твою Алёну похожа? – проницательно спросил Леонтий.

– Не похожа.

Беглянка и вправду ничуть не была похожа на жену Семёна. Его Алёна умерла родами почти четыре года назад. Ей было всего семнадцать; для младенца у неё были припасены ещё собственные игрушки. Она умирала долго и в муках. Не помогли ей ни бабка Мурзиха, повитуха, ни софийский лекарь отец Алфион. От Алёны Семёну осталась дочка Танюшка, которую растила Леонтьева жена Варвара. И ещё осталось воспоминание о глазах умирающей Алёны, которые ослепили тогда Семёна болью, ужасом перед смертью и неверием в то, что господь назначил ей, совсем девчонке, только познавшей семейное счастье, такой вот внезапный и жестокий конец. Эти же глаза сегодня днём Семён увидел за поленницей у беглой ссыльной.

– Я поговорю с батей, Сеня, – пообещал Леонтий.

– Только поскорее. А то её продадут или дальше увезут.

После смерти Алёны Семён как заледенел: не смеялся, избегал других баб, пропадал в церкви, а дома молчал и думал о чём-то своём. Он хотел уйти в монастырь, но что-то его удержало. Наверное, нелепая надежда: а вдруг когда-нибудь он ещё сможет исправить всё то, что случилось с Алёной?