Тобол. Много званых - Алексей Иванов (2017)

Филофей, Новицкий и Пантила сидели у стены на лавке, длинной и низкой, а Сатыга сидел напротив, и лавка у него была короткой и высокой. Он уже вырядился в русские обновы: нахлобучил шапку, напялил красный кафтан и натянул сапоги. Филофей незаметно осматривался. Владыка ещё не бывал в вогульских домах. Многое можно понять о народе, когда знаешь, как народ обустраивает свои жилища. Обширная горница. Лавки и короба застелены шкурами. Пол из плах. Вместо потолка – настил из редких жердей, с них свисают привязанные мешочки и пучки трав. Волоковые окна. На стенах развешаны одежды, силки, упряжь, луки и колчаны со стрелами. В ближнем к двери углу сооружён загончик, там стучат копытцами козлята. В дальнем углу – очаг из обмазанных глиной камней; он лежит на мощном срубе, и сверху приделана долблёная труба, протыкающая потолок и крышу. Очаг топился, и возле котла молча суетились две бабы – жёны Сатыги.

– Твоим сыновьям, князь, наш бог даст вторую и вечную жизнь, – терпеливо объяснил Филофей. – Ты ещё встретишь и обнимешь их, когда сам получишь жизнь после смерти. Но для этого нужно уничтожить идолов, уничтожить Медного Гуся, а потом принять крещение.

– Ты всей Оби обещал вторую жизнь, – сварливо ответил Сатыга. – Но я, когда умру, и без твоего бога увижу своих сыновей возле костров предков. От бога мне нужна польза здесь, в доме. Что он мне даст в обмен на Гуся?

– Он даст утешение.

– Моё горе – пожар. Его не залить слезами.

– Я не знаю, Сатыга, как у Христа получается утешать людей, – честно сказал Филофей. – Горе входит в ту дверь, которую человек открывает ему сам. А Христос эту дверь закрывает, вот и всё.

Сатыга размышлял, шевеля бровями. Филофей понимал, что вогул сравнивает выгоды. Язычники всегда требовали зримой помощи от бога и деятельного вмешательства небес в свои дела, требовали перемены участи и немедленного вознаграждения. А этот князец оказался корыстным вдвойне.

Наконец Сатыга определил, что ему сейчас важнее.

– Мне шибко нужен такой бог, чтобы я не плакал по сыновьям. Я даю ему Медного Гуся, а он пусть прогонит моё горе. Мы сожжём Гуся сегодня.

Язычники не оттягивали исполнение своих решений: сказано – сделано.

– Ропаска, позови мне Ванго, – приказал Сатыга младшей жене.

Вечером толпа вогулов двинулась из Балчар на дальнюю поляну, где находился Медный Гусь. Сатыга был сосредоточен и ожесточён, он хотел наказать равнодушного идола. Филофей, Пантила, Новицкий, монахи и служилые шли позади всех, чтобы не раздражать инородцев.

На Конде летними ночами солнце всё-таки опускалось за край земли, но заря заката почти смыкалась с зарёй рассвета. Сквозь частый перебор стволов жарового сосняка жгуче пламенели узкие щели багряного неба. Ухал филин. Нежными волнами колыхались заросли пернатого папоротника. Над землёй стелилась тонкая мгла, плывущая с речки Яурьи, где горели сухие болота.

Ванго уже приготовил Гуся к сожжению. Вогулы, тихо переговариваясь, окружили старую ель, стоящую посреди елани. Эта ель и была идолом.

Зелёный от окиси Гусь был откован с большой круглой дырой в тулове. Сотню лет назад этой дырой его насадили на молодую ёлку, словно обод на бочонок. Ёлка выросла и подняла Гуся, а Гусь прочно врос в дерево, как кольцо врастает в палец. В сравнении с огромной елью Гусь казался совсем маленьким; чтобы он не затерялся, хранители обрубали ёлке все сучья на высоту в три сажени от земли, однако две широкие ветви они оставили, и ветви простирались над травой, точно хвойные крылья Гуся. Ствол под Гусём был толсто обмотан всяким истлевшим от времени тряпьём и шкурами – приношениями вогулов. Сейчас воин Ванго обложил тряпичный кокон лапником, хворостом и поломанным сухостоем и разжёг рядом костёр.

– Медный Гусь – бог птиц, – прошептал Пантила. – Ему делают гнездо.

– Навищо его на ялину нанизали?

– Чтобы не улетел.