Тобол. Много званых - Алексей Иванов (2017)

– Брехня, – отверг Ремезов. – Кунгуряки у инородцев с языка сняли. Остяки с вогулами рассказывают, что мамонт – зверь Вэс. Огромадный крот с рогами. Рогами он проходы себе роет, а выпадет на воздух ненароком, так сразу дохнет от сухости. Но в кунгурском камне нору никому не прокопать.

В Кунгуре Семён Ульянович оказался тоже из-за Виниуса. Андрей Андреич велел не затягивать с пристанью. Он гостевал в Тобольске в ноябре, а уже в марте Ремезов взял Лёньку, Сеньку и трёх приказных писчиков и выехал на Чусовую. Как раз тогда они завернули к скале над речкой Ирбит и срисовали с камней древние знаки, которые восхитили Табберта.

В Чусовскую слободу верхотурский воевода Калитин прислал две сотни плотников из Меркушино. На речке Утке, притоке Чусовой, Семён Ульяныч разметил пристань с плотбищами, амбарами и пильными мельницами. Плотники построили сорок дощаников. С Каменского завода уже волокли к пристани пушки. Потом Семён Ульяныч узнал, что через год эти орудия в прах раскрошили бастионы Виктория и Гонор, и пала шведская Нарва.

На Чусовой отгремел ледоход, и от пристани отвалил первый заводской караван. Ремезовы проплыли двести вёрст на дощаниках и сошли на берег в Сулёмской слободе, что притулилась возле Чусовой под отрогами Весёлых гор. Отсюда по гужевому тракту Ремезовы поехали в Кунгур. Городок этот совсем недавно числился в разряде «поморских», но все «поморские города» к востоку от Вятки перевели в Сибирский приказ, и потребовалось составить описи и чертежи. Семён Ульяныч с сыновьями обмерил и начертил Кунгур, а писчики посчитали жителей. В сундуках воеводского дома Семён Ульяныч откопал ещё одну, дотоле неведомую никому летопись Ермакова похода. Он переписал её и уже дома вложил в свою «Историю Сибирскую».

В те дни он с сыновьями и побывал в ледяной пещере близ Кунгура. Пещера укрывалась в недрах длинной ковыльной горы, поверху беспощадно издырявленной ямищами «следов зверя мамонта». Среди этих провалов лежало Ермаково городище. А пещера ошарашила Ремезовых: бесконечная путаница косых и кривых пролазов, словно каменные потроха, изломанные и пережатые какими-то судорогами; каменные развалы, непроглядная тьма, невидимые озёра, чёрная капель со сводов. Удушающие теснины внезапно сменялись преогромнейшими палатами. И кругом был лёд, немыслимый лёд: он выползал из расщелин округлыми наплывами, хрупким и ломким пухом рос на стенах и потолках, расцветал безумными плоскими звёздами, свисал сверху из пустоты острыми бивнями толщиной в ствол дерева и стоял на полу и на рухнувших глыбах гладкими столбами размером с человека. То ли волшебная сказка, то ли бесовство. Никакой зверь мамонт здесь жить не мог. Эти пропасти разверзлись божьим попущением, а не кропотливыми усилиями живых тварей, пусть даже и таких жутких, как мамонты.

Словом, поездка в Кунгур удалась. На обратном пути Семён Ульяныч обчертил ещё и Каменский завод, а потом замолил грехи в Далматовском монастыре, где сделал книжный вклад в обитель. Замаливать было что, так как промеж своих работ выпивали они с писчиками тогда без меры, и кунгурские мужики настрочили на них ябеду. Но Семён Ульяныч дал себе волю, ибо думал, что эта поездка – последняя в его жизни. Ему перевалило за шестьдесят. Много ли бог ещё даст? А вокруг столько всякого восторга.

И вот ему уже за семьдесят, а он до сих пор на своих ногах и в своём уме, и занимается он небывалым делом – собирает остов мамонта.