Неудачница - Анастасия Медведева (2016)

— И, естественно, никаких вылазок в «пятничный вечер» или, куда ты там ходила? — он сдвигает брови к переносице, предлагая мне ответить; я, естественно, молчу, — В общем, никаких самовольных выходов из дома. Я не могу тратить время на то, чтобы следить за тобой, так что, думаю, тебе лучше воздержаться от увеселительных вечеров в неизвестном мне месте и с неизвестной мне компанией.

Всё это было произнесено так спокойно и так… уверенно, что ли? — что я только и могла, что сидеть на месте, не моргая глядя на него.

— Я сейчас правильно поняла, что вы… Ты, — (чувствую, это на весь вечер), — хочешь ограничить мою свободу ещё больше, чем ограничил за три недели моего рабства в этой квартире?

Выражение лица Глеба меняется так быстро, что мне даже смешно.

— Не понял, — сжав челюсть, напряженно произносит он.

А я сейчас объясню!

— ТЫ. ХОЧЕШЬ. ОГРАНИЧИТЬ. МОЮ. СВОБОДУ. ЕЩЕ. БОЛЬШЕ. ЧЕМ. В. ПРЕДЫДУЩИЕ. ТРИ. НЕДЕЛИ? — смотрю на него спокойно, но едва сдерживаю истеричный смех, рвущий меня изнутри.

— Я не очень понимаю ва… твоих интонаций, Мила, — цедит шеф, опуская взгляд на стол.

Думает запугать? Серьёзно?!

Я откидываюсь на спинку стула, складывая руки на груди. На что я вообще рассчитывала, когда говорила с ним о новых условиях?!

— Ты предлагаешь мне ещё два с половиной месяца сидеть в этих четырёх стенах, чтобы у меня не было возможности запятнать твоё имя? — с ироничной улыбкой на губах, спрашиваю чётко.

— Ты не будешь сидеть в четырёх стенах, — выдавливает из себя шеф, хорошее настроение которого тоже успело улететь в трубу, — Ты будешь ездить на работу и ходить со мной на приёмы и важные встречи.

— И всё? — всё ещё продолжая улыбаться какой-то болезненной улыбкой, спрашиваю у него.

— Этого мало? — Бондарёв поднимает бровь, выразительно глядя на меня.

— Я не буду изменять контракт, — произношу чётко, вставая со стула и откидывая тканевую салфетку на стол.

— Мила… — шеф тоже поднимается.

— Моё решение вы услышали. Сейчас я уберу со стола, — и начинаю собирать грязную посуду.

— Мила! — предупреждение в голосе Бондарёва звучит крайне опасно, но мне плевать.

— Если вы держите своё слово, как и обещали, вы сократите мой штраф и добавите пару тысяч к зарплате — за то, что «прикрыла» вас при Анжелике, — произношу сухо, относя свою тарелку в мойку.

— Мила, объяснись, — едва сдерживая что-то очень нехорошее внутри себя, цедит Бондарёв, глядя на меня волком.

— Думаю, это бесполезно, — впервые честно признаваясь ему в лицо, говорю я, — Вы меня не услышите. Для вас существует только ваше собственное «надо», а чужие желания не воспринимаются вами в принципе. Простите за моё сугубо личное мнение. Можете вычесть за это пятьсот рублей.

И я подхожу к столу, чтобы забрать бокалы. Шеф буквально уничтожает меня взглядом. Чувствую, после этого смелого заявления мне стоит пойти и запереться у себя в комнате… но не могу пересилить свою гордыню. Назвался груздем, как говорится… Так что продолжаю очищать стол от остатков былой трапезы.

— Всё это я должен слушать за то, что, следуя здравой логике, попросил тебя ограничить общение с другими мужчинами во время действия нашего контракта? — всё ещё стараясь держать себя в руках, едва ли не по слогам спросил Бондарёв.

— «Всё это»? — тут я остановилась, уже не в силах справиться с тем, что рвалось изнутри, — А что, собственно, «всё это»?!

Так, тихо, нужно успокоиться. Он же сам не ведает, что говорит…. Точнее, ведает, но не очень понимает, как это звучит для окружающих…

— Чем тебе не угодила простая просьба воздержаться от свиданий на чертовых девять недель? — опустив голову и упираясь руками в стол, процедил шеф.

— Простая просьба? — я склонила голову, глядя на него с недоверием, — Это когда это ваши беспрекословные приказы, неисполнение которых карается штрафом, стали «простой просьбой»?