Я понимала: все указывает на то, что Мартин имеет какое-то отношение к исчезновению Донны, но отказывалась в это верить. Полиция знала Мартина далеко не так хорошо, как я. Тем не менее… Мне было трудно не вспоминать выразительное и прелестное лицо Донны, не думать о том, что сказала Джемма Бэнкс. Я знала, что он ударил ее… Изнеможение и усталость часто находят выход в гневе. Мои руки, все еще касавшиеся матраса, сжались в кулаки, комкая простыню, а потом, думая о Мартине, Донне и Пите Кэрролле, я вдруг отчаянно закричала, одним резким рывком сорвала ее с кровати и швырнула на пол. Рыдания душили меня.

На миг я перестала слышать даже собственное дыхание. Казалось, мир вокруг меня замер в тишине и молчании. Но потом я открыла глаза, ко мне начали возвращаться слух и зрение, и прямо перед собой, на полу, я заметила блеск золота. Должно быть, это откуда-то вывалилось, когда я сорвала простыню. Протянув руку, я подняла то, что оказалось ожерельем – металлической побрякушкой на тоненькой цепочке. Я положила его на ладонь и стала рассматривать, подобно тому, как археолог изучает заинтересовавший его камень.

Оно было изящным и дорогим на вид. Перевернув его кончиками пальцев, я увидела, что кулон имеет форму буквы «Д». И тогда я осознала, что вижу эту вещичку уже не в первый раз. Я видела это ожерелье раньше. В тот день в суде. В день, когда оно красовалось на изящной шейке Донны Джой.

Глава сорок четвертая

А ведь он говорил мне, что она никогда не бывала здесь. Он сам сказал мне об этом. Мартин Джой оказался лжецом. Тогда, в Высоком суде, мы разговаривали с ней всего несколько минут, и я не могла припомнить в точности, как именно выглядело ожерелье Донны, но была уверена, что уже видела эту букву, которая блестела во впадине у нее на шее, словно жемчужина на песке. Едва ли у нее были два одинаковых украшения. Это наверняка то самое ожерелье.

А теперь Донна пропала, исчезла без следа. Не было никакой путеводной нити, никаких хлебных крошек, ничего, что могло бы помочь в ее поисках, – вплоть до этого момента.

Потому что ее ожерелье, оказавшееся здесь, в устричном сарае, означало, что она приходила сюда в промежутке между тем днем, когда я столкнулась с ней в суде, и моментом своего исчезновения.

Перед моим внутренним взором вдруг вспыхнуло яркое видение. Мартин и Донна, обнаженные, лежат на железной кровати с пружинной сеткой, их руки жадно скользят по телам друг друга, они просовывают пальцы в рты, перебирают волосы, обезумевшие и жадные, стремясь достичь пика наслаждения, совсем как я тогда. Тоненькое и изящное ожерелье запросто могло расстегнуться и соскользнуть с ее увлажнившегося от пота тела и затеряться в складках белья.

Как ни странно, мне хотелось, чтобы это оказалось правдой, потому что альтернативы я не видела.

Я присела на краешек кровати, обхватив голову руками, словно для того, чтобы не дать ей лопнуть. Разумеется, я уже бывала здесь раньше, я узнала темноту и черные мысли, подбирающиеся из углов, – и понимала, что будет дальше. Я вновь почувствовала, как лезвие вспарывает мне кожу, видела капельки крови, выступающие на поверхности, и испытывала облегчение, подобное тому, которое наступает, когда пар вырывается из запорного клапана. Мне хотелось сделать это, чтобы вернуть себе контроль.

Открыв глаза, я постаралась успокоиться. Я отчаянно хотела дать Мартину еще один шанс. Последний. Я должна была знать, солжет ли он мне снова.

Неужели я для него – всего лишь жалкое ничтожество, пустое место, если он может обращаться со мной подобным образом?

Хотя с Донной он обошелся куда хуже.

Я должна была знать. Вытащив телефон, я набрала его номер. Сердце гулко стучало у меня в груди, пока я вслушивалась в гудки, ожидая его ответа.

– Слава богу, что ты позвонила. Я только что разговаривал с Мэттью Кларксоном. Он сказал мне, что вчера вечером тебя допрашивал инспектор Дойл.