Тайна в его глазах - Эдуардо Сачери (2012)

Чапарро пообещал себе, что эта баба больше не сведет его с ума, потому что ему и так хорошо, потому что он больше не нуждался в новом и жестоком разочаровании, в новой бессоннице, в новой дыре в кишках. Поэтому он сказал ей «как дела, доктор, столько времени», хотя и заметил, что словно оборвал ее, потому что она уже шла вперед, вытягивая голову, чтобы поприветствовать его поцелуем, и оказалась сбитой с толку, как оказывается сбитым с толку тот, кто собирается перейти с тобой на «ты», но вдруг упирается в четырехметровую стену твоего надменного презрения. И тогда приходится отвечать «хорошо, а вы как? И правда, столько времени». И поэтому, и потому что ситуация его разозлила, встревожила или опечалила (или все сразу), Чапарро пробубнил вместо подробного рассказа, что он оставил массу незаконченной работы на своем столе, и выбежал словно ошпаренный. Он убежал с достаточной скоростью, чтобы не почувствовать аромат ее духов, но недостаточно быстро, чтобы уйти от обычных ответов на обычные вопросы, типа «как семья, Ирене, хорошо, слава богу, девочки хорошо, твой муж, мой муж тоже много работает, здоровье в порядке»; разрази гром и его тоже, сукин сын, прошу прощения, потому что глупец не виноват в том, что женился на ней. Но все равно, почему Чапарро во все это ввязывается, когда ему было так хорошо одному или с эфемерной спутницей?

Потому что начиная с этого момента вся жизнь для него потеряет вкус или, что еще хуже, будет иметь ее вкус: воздух, поджаренные на завтрак хлебцы, бессонница, поцелуи любой другой женщины, которая встретится на его пути, так что лучше уж прямо сейчас оформить свой переход, хотя и это не получится. Ведь у него не хватит смелости на то, чтобы поменять Суд, всех тамошних сотрудников, так что выхода нет, только молчать, позволить времени течь своим чередом, игнорировать огонь в ее глазах, когда она на него смотрит, не смотреть в вырез ее платья, когда приходится подходить сзади к ее письменному столу, чтобы подать бумаги на подпись. И, вот дерьмо, жить так — это невыносимо.

Нет. Определенно, он станет писать роман, в котором его нет как персонажа. Он и так сыт собой по горло и не собирается любоваться здесь собственным пупком. Но, по крайней мере, он решает оставить главу о смерти Сандоваля. А эта проклятая история Моралеса переплетена с его собственной жизнью. Не он ли провел семь лет, считая коз в высокогорье, из-за того, что ввязался в эту историю? Он не жалеет. Не отвергает этого своего прошлого. Именно поэтому он не станет убирать ничего из того, что уже написал.

И вот еще другой вопрос: что он будет делать со всем тем, что уже написал? Складывает аккуратненькую стопку на пустовавшем шесть месяцев столе. Нужно подарить это Ирене. Ей нравится, когда он ей приносит то, что написал. За последние полтора месяца не было ни одной недели, чтобы он не приходил с парой глав под мышкой. Годится ли то, что он писал? Она все время его хвалит. Лучше, если все написанное никуда не годится, потому что если она хвалит и плохое, значит, хочет сделать ему приятное. Чапарро подозревает, что именно поэтому он и пишет. Чтобы отдать ей, чтобы она узнала что-то о нем, чтобы у нее было что-то его, чтобы она думала о нем, хотя бы пока читает. А если она хвалит плохое только потому, что хорошо относится к Чапарро, — и больше ничего? Другими словами, думает, что его писанина — полная ерунда, но не хочет причинить ему боль, а не потому, что его любит в том смысле, в котором хотелось бы Чапарро, или любит, но как коллегу, старого шефа, подчиненного в настоящем, как брошенного пса, которого, бедолагу, хочется пожалеть.