— Стой, Андрес! Не делай глупостей! — В голосе блондина слышалась отчаянная мольба, пока он пытался подняться на ноги.

— Не горячись, Кике. — Голос здоровяка теперь был сладким, нежным, словно его тронули просьбы друга.

Он развернулся в сторону, где оставил Гомеса, скрючившегося от боли. Но его противник воспользовался передышкой, чтобы сесть. Руками он обхватил живот. Спина болела еще больше, но ее он не мог обхватить. Было видно, что Гадюка сомневался, продолжать ли наказание или послушаться приятеля. Некоторые из любопытных подбадривали его, чтобы он нанизал новичка на нож.

Удар, который нанес ему Гомес по щиколоткам, оказался мощным и неожиданным, потому что он этого не ожидал или потому что его ноги были слишком близко к противнику, да и пол к тому же был скользким. Так что Гадюка рухнул назад, словно пол вытащили у него из-под ног. Инстинктивно он хотел подставить руки, чтобы смягчить внезапное падение, но, так как в правой он сжимал нож, при ударе о кафель лезвие погрузилось в кисть. Теперь была его очередь заорать от боли. Блондин подпрыгнул к нему, чтобы помочь, и тут же его руки и рубашка оказались пропитанными кровью, из глотки вырвался панический вопль.

Гомес, продолжавший сидеть на полу и наблюдавший все это со стороны, видел, что несколько человек из толпы кинулись к нему, а затем его сразил новый удар ногой в челюсть.

25

Гомес пришел в себя через три дня в тюремном медпункте, и у него ушло порядком времени на то, чтобы вспомнить, кто он и где он. Когда медбрат увидел, что он двигается, он позвал двух охранников, которые без особых церемоний усадили его в кресло-каталку и провезли в конторский сектор, к которому у заключенных почти никогда не было доступа.

В конце концов его отправили в кабинет одного типа, который сидел за абсолютно пустым столом, курил черную сигарету и, похоже, его ждал. Он был почти совсем лысый, и лишь на висках у него росли редкие волосы. У него были густые усы, на нем были темный пиджак и рубашка с широким воротом, без галстука. Охранники остановили кресло-каталку Гомеса напротив его стола, вышли и закрыли за собой дверь. Гомес молчал. Ждал, пока тип закончит курить. Он молчал не из смущения или удивления, просто, когда он сглатывал, у него болело горло, и он подозревал, что как только зашевелит губами и языком, то боль станет нестерпимой.

— Исидоро Антонио Гомес, — сказал наконец тип, разделяя слова паузами, словно выбирая, что сказать, — я вам объясню, зачем вас сюда привезли.

Тип поигрывал крышкой зажигалки. Должно быть, его кресло было удобным, потому что он позволил себе откинуться назад, чтобы иметь возможность закинуть ноги на стол.

— Должен сказать, мой уважаемый, вы — или человек очень умный, или полный идиот. Ни больше ни меньше.

Только после этих слов Гомес на него взглянул и сделал очень удивленное лицо — все казалось ему чересчур наигранным.

— Вот дерьмо, как они тебя разделали, сынок. Твою мать… Ну что ж. Мне тут приходится принимать нелегкое решение, и, чтобы его принять, мне нужно найти ответ на свой вопрос. Это понятно?

Он сделал паузу и открыл тетрадь, лежавшую сбоку от него, которую Гомес до этого не заметил. Там была куча записей.

— С тех пор как охранники вытащили вас из душевых (и вы еще легко отделались, потому что если бы этот Гадюка не порезался так неудачно и остальные заключенные не позвали бы охранников, чтобы ему помочь, то вас, мой друг, всего бы исполосовали, и вы истекли бы кровью, как свинья на скотобойне, вот и сказочке конец), с тех пор я не вылезаю из вашего дела. Но все равно, не думайте. Я о вашем деле уже знал. Ну, вас нет, а дело — да. По крайней мере, его первую часть. Остальное пришлось прочитать, чтобы быть в курсе. Что с нами творят случайности, боже мой. Вы слышали про то, что мир похож на платок? Кажется глупостью, но я каждый раз убеждаюсь в этом все больше и больше.