Бельканто - Энн Пэтчетт (2018)

– Мне это помещение тоже кажется замечательным, – сказала Роксана. Она пила воду из стакана небольшими глоточками. Ее губы, вода… Федоров вздрогнул и отвернулся. Что же он собирался ей сказать? Не лучше ли было бы написать ей письмо? Гэн бы его перевел. Слова остаются словами, скажи их или напиши – все равно.

– Похоже, мне и вправду лучше присесть, – пробормотал Федоров.

Гэн уловил слабость в голосе Федорова, поспешил за стулом и еле успел подсунуть его под русского – колени у того уже подгибались. Гигант согнулся в три погибели с тяжелым вздохом, означавшим, очевидно, что всему конец.

– Господи! – воскликнула Роксана, склоняясь над ним. – Ему плохо? – Она схватила с ручки холодильника кухонное полотенце, намочила его из своего стакана, а затем приложила мягкую влажную ткань к розовому затылку русского. Ощутив прикосновение ее руки, тот тихо застонал.

– Вы не знаете, что с ним такое? – спросила она Гэна. – Когда он вошел, с ним как будто все было в порядке. А теперь – в точности, как Кристоф, та же бледность, то же полуобморочное состояние. Может, у него тоже диабет? Пощупайте его, он совсем холодный!

– Скажите мне, что она говорит, – прошептал Федоров снизу.

– Она спрашивает, что с вами, – перевел Гэн.

Наступило долгое молчание. Роксана начала ощупывать шею Федорова в поисках пульса.

– Скажите ей, что это любовь, – пробормотал русский.

– Любовь?

Федоров молча кивнул головой. У него была густая волнистая шевелюра, хотя и не совсем чистая. На висках уже проступала седина, но на макушке, которую как раз видели перед собой Роксана и Гэн, волосы оставались темными – волосами молодого человека.

– Раньше вы мне ни слова не говорили о любви! – воскликнул Гэн, чувствуя, что его обвели вокруг пальца. Ему было крайне неловко.

– Но я же не в вас влюблен, – пробормотал Федоров. – Почему я должен был говорить с вами о любви?

– Но я полагал, что меня пригласили сюда переводить совсем не это!

Неимоверным усилием Федоров заставил себя поднять голову. Лицо его приобрело какой-то устричный оттенок и сделалось от пота липким – тоже как устрица.

– А вы пришли сюда переводить только то, что считаете нужным? Погоду обсуждать прикажете?

С каких это пор вы решаете, что людям говорить друг другу, а чего не говорить?

Федоров был прав. Гэн должен был это признать. Личные чувства переводчика в данном случае значения не имели. Гэну ни в коем случае не следовало редактировать диалог. По большому счету ему не следовало даже вслушиваться.

– Прекрасно, – сказал он. По-русски очень легко казаться усталым. – В таком случае все прекрасно.

– Что он говорит? – спросила Роксана. Теперь, когда Федоров сел, она приложила полотенце к его лбу.

– Она хочет знать, что вы сказали, – обратился Гэн к Федорову. – Мне следует сказать ей о любви?

Федоров слабо улыбнулся. Надо собраться. Ничего страшного не случилось, просто легкое недомогание. Сейчас главное начать с самого начала, выдать речь, которую он так долго репетировал перед Лебедем и Березовским. Он прокашлялся.

– У себя на родине я министр торговли, – начал он слабым голосом. – Но у нас это дело такое: как назначили, так и снимут – раз, и все! – Он попытался изобразить щелчок, но ничего не получилось – липкие от пота пальцы беззвучно скользнули друг о дружку. – Но все равно в наше время это очень хорошая должность, жаловаться не приходится. Счастлив тот, кто умеет радоваться тому, что имеет. – Федоров попытался посмотреть ей в глаза, но от такого смелого поступка у него скрутило живот.

Гэн перевел, стараясь не думать, к чему все это приведет.

– Спросите, как он себя чувствует, – сказала Роксана. – Мне кажется, цвет лица у него улучшился.

Она сняла полотенце с его головы. Федоров разочарованно вздохнул.

– Она хочет знать, как вы себя чувствуете!

– Она готова меня выслушать?