Бельканто - Энн Пэтчетт (2018)

Гэн, который был весьма услужливым, но отнюдь не героическим по натуре человеком, минуту лежал, не шевелясь и вспоминая острую боль от упершегося в грудь дула винтовки. Но молчать было бесполезно: рано или поздно все равно выяснится, что он переводчик.

– Вы не возражаете? – прошептал он господину Хосокаве.

– Валяй, – ответил тот и тронул Гэна за плечо.

Гэн Ватанабе полежал еще мгновение, а затем робко поднял руку.

Командир Альфредо велел ему подняться. Гэн, как и большинство мужчин, лежал разувшись и теперь принялся натягивать на ноги ботинки, но Альфредо сурово на него зыркнул. Гэн прошествовал между гостями в одних носках. Перешагивать через людей казалось ему грубостью, и Гэн извинялся на разных языках: «Perdon, perdonare, pardon me».

– Иоахим Месснер, – представился человек из Красного Креста и пожал Гэну руку. – Вы что предпочитаете: английский, французский?

Гэн пожал плечами.

– Тогда французский, если вам все равно. Вы в порядке? – Месснер спрашивал по-французски. Лицо его являло собой замечательное сочетание красок: пронзительно-синие глаза, ослепительно-белая кожа с ярко-красными солнечными ожогами и желтые-прежелтые, как американская кукуруза, волосы.

Здесь есть все основные цвета, подумал Гэн. Такое лицо может стать началом какой угодно картины.

– Мы в порядке.

– С вами дурно обращались?

– По-испански! – приказал командир Альфредо. Гэн перевел на испанский, а затем, скосив глаза на вице-президента, повторил, что у них все хорошо. По вице-президенту никак нельзя было сказать, что он в порядке.

– Скажите им, что я могу выполнять роль переговорщика. – Месснер немного подумал и сам произнес – довольно неплохо – эту же фразу по-испански. Потом улыбнулся Гэну и сказал по-французски: – Лучше мне не пробовать. А то еще скажу что-нибудь неправильно, и мы все вляпаемся в ужасные неприятности.

– По-испански! – снова приказал Альфредо.

– Он говорит, что ему трудно говорить по-испански.

Альфредо кивнул.

– Разумеется, мы желаем безусловного освобождения всех заложников, целых и невредимых. А для начала давайте вы выпустите тех, кто вам не нужен. – Месснер оглядел пол, усеянный хорошо одетыми людьми и официантами в белых пиджаках; все, выворачивая шеи, глазели на него. Картина в гостиной была совершенно дикая. – Здесь слишком много народа. А у вас наверняка кончается еда, а уж к вечеру точно кончится. Вам совершенно не нужно такое количество людей. Предлагаю освободить женщин, персонал, больных и тех, без кого вы можете обойтись. Начнем с этого.

– А что в обмен? – спросил командир.

– В обмен – еда, подушки, одеяла, сигареты. Что вам нужно?

– У нас есть требования.

Месснер кивнул. Вид у него был серьезный, но усталый, как будто подобные диалоги ему приходится вести каждое утро перед завтраком или все дни рождения, на которые он попадает, заканчиваются подобными заварушками.

– Я не сомневаюсь, что они у вас есть, и не сомневаюсь, что они будут услышаны. Но я говорю о том… – Он обвел рукой помещение, показывая, что имеет в виду лежащих на полу людей. – Я говорю о том, что вот это вот никому не надо. Освободите тех, кто вам не нужен, и это будет воспринято как жест доброй воли. Вы уже и так показали себя разумными людьми.

– А кто это считает нас разумными? – спросил командир Бенхамин Гэна, который все перевел.

– Вы уже двенадцать часов держите здесь людей, и никто из них не умер. Ведь правда, никто не умер? – спросил Месснер Гэна. Тот кивнул и перевел первую фразу. – По моим понятиям, это значит, что вы вменяемы.

– Скажите, чтоб они прислали сюда президента Масуду. Мы пришли сюда за президентом, и в обмен на него мы отпустим всех. – Командир размашистым жестом обвел комнату. – Посмотрите на этих людей! Я даже не знаю, сколько их тут всего! Двести? А может, больше? Попробуйте сказать, что один человек в обмен на двести – это неразумно!