Бельканто - Энн Пэтчетт (2018)

Но мужчины и женщины не хотели так быстро расставаться. Они цеплялись друг за друга, обхватывали за шеи. Пары, которые давно забыли, как это делается, пары, которые, может быть, даже не делали этого на публике, пылко обнимались. Теперь казалось, что этот прием просто слишком затянулся. Музыка отзвучала, танцы закончились, а парочки все стоят, притиснувшись друг к дружке, и ждут чего-то. Лишь между Роксаной Косс и ее аккомпаниатором происходило что-то не то. В его объятиях она выглядела совсем маленькой, настоящим ребенком. Казалось, она была бы рада высвободиться из его рук, но при более пристальном взгляде становилось ясно, что это Роксана Косс держит аккомпаниатора, а не он ее. Аккомпаниатор повис на певице, и страдальческая гримаса на ее лице свидетельствовала о том, что такая тяжесть для сопрано чрезмерна. Господин Хосокава, догадавшись о ее трудностях (его обнимать было некому – госпожа Хосокава пребывала в полной безопасности в Токио), обхватил аккомпаниатора и перекинул этого гораздо более высокого, чем он сам, человека через плечо, как пальто. Ноша заставила господина Хосокаву пошатнуться, но он был тысячекратно вознагражден облегчением, разлившимся по лицу Роксаны Косс.

– Спасибо, – сказала она.

– Спасибо, – повторил он.

– Вы за ним присмотрите?

В этот момент аккомпаниатор поднял голову и попытался потверже встать на ноги.

– Спасибо, – еще раз повторил господин Хосокава с нежностью.

Другие одинокие мужчины, в основном официанты, которые сами жаждали освободить певицу от этого умирающего иностранишки, ринулись на помощь господину Хосокаве и вместе с ним оттащили мокрого от пота аккомпаниатора в левую часть комнаты. Его светлая голова моталась из стороны в сторону так, словно у скандинава была перебита шея. Господин Хосокава обернулся, чтобы посмотреть на Роксану Косс, и его сердце сжалось при мысли о том, что она останется в одиночестве. Ему хотелось поймать ее ответный взгляд, но она смотрела на аккомпаниатора, висевшего на плече господина Хосокавы. Теперь, глядя на него издали, она наконец осознала, насколько ему плохо.

А господин Хосокава, наблюдая все эти пылкие прощальные поцелуи, вдруг вспомнил, что у него в мыслях не было везти сюда жену. Он даже не сообщил ей, что она тоже приглашена и что речь идет о праздновании дня его рождения. Просто сказал, что уезжает по делам. В семье было негласное правило: во время командировок мужа госпожа Хосокава оставалась дома, с дочерями. Они никогда не путешествовали вместе. Теперь он смог убедиться, насколько мудрым было такое решение. Он уберег свою жену от массы неприятностей, а может быть, и от кое-чего похуже. Он ее спас. Но все же не мог не мучиться вопросом: а каково было бы им стоять тут вместе? Как сильно опечалились бы они, услышав приказ разойтись по разным углам комнаты?

Эдит и Симон Тибо молча смотрели друг на друга – казалось, целую вечность, но на самом деле не дольше минуты. Наконец она его поцеловала, и он сказал:

– Скорей бы ты оказалась снаружи.

Он мог сказать что угодно, слова сейчас не имели значения. Он думал о тех двадцати годах брака, когда он любил ее, совсем ее не зная. Теперь он должен понести за это наказание, за все потерянные годы. Дорогая моя Эдит. Она сняла с себя тонкий шелковый шарфик. А он ведь и забыл попросить об этом. Шарфик был прелестного голубого цвета – цвета обеденных сервизов королей, цвета грудного оперения птичек, порхающих в этих забытых богом джунглях. Эдит скомкала шарф в крохотный шарик и втиснула в сцепленные руки мужа.

– Не делай глупостей, – сказала она, и, поскольку это было последнее, о чем она его попросила, он с готовностью поклялся, что не будет.